можно смело приписать космическое значение» (Паули). На этой же позиции стоит по существу и Дриш, поскольку он ставит вопрос о «существовании вселенной, как одного органического целого, как всеобъемлющей энтелехии». Ту же точку зрения «космической телеологии» защищает и известный антидарвинист Э. Гартман. Оттенок гартмановской интерпретации В. в интересующем нас вопросе заключается в том, что он свой телеологический принцип выносит за пределы живого организма в «мировое начало», в «бессознательное», к-рое, стремясь к какой-то конечной цели, проявляет себя как в растительном и животном мире, так и в нёорганической природе посредством телеологической активности, всегда связанной с актами воли и представления. Т. о., Гартман в своем «объяснении» целесообразности очень близко подходит к старой трансцендентной телеологии и даже к простой теологии.
Сведение целесообразных явлений к результатам деятельности энтелехии или какого-либо другого специфического жизненного фактора или к «изначальной целесообразности» не выдерживает критики и с точки зрения приведенных выше примеров нецелесообразных и безразличных приспособлений и функций у живых существ. Если бы этот целедействующий фактор действительно имел место в организме, то нецелесообразные явления не могли бы, само собой разумеется, существовать.
Проблема причинности. Теория естественного подбора, как известно, имеет дело со случайными изменениями. Из многочисленных изменений, претерпеваемых организмом, только единичные оказываются в данной обстановке полезными и дают их обладателям преимущество в борьбе за существование. Организмы с вредными для себя изменениями неизбежно вымирают . В другой обстановке, при других условиях целесообразными оказались бы другие изменения, и эволюция органического мира пошла бы по другому направлению. Эта мысль Дарвина о возникновении целесообразности на основе аккумуляции определенных случайных отклонений вызывает особенно. сильные возражения со стороны всех телеологов. Против «теории случайности» выдвигаются многочисленные «теории естественных закономерностей». Закономерность противопоставляется случаю.
Л. С. Берг, например, начинает предисловие к своему «Номогенезу» следующими словами: «Предлагаемый очерк имеет целью показать, что эволюция организмов есть результат нек-рых закономерных процессов, протекающих в них. Она есть — номогенез, развитие по твердым, законам, в отличие от эволюции путем случайностей, предполагаемой Дарвином». Эта мысль фактически есть простое повторение старого аргумента антидарвинистов — Данилевского, Страхова, виталистов — Дриша, Рейнке, Паули, Франсе, Риньяно, Ресселя, Икскюля и др., утверждающих, что случайностью, в лучшем случае, можно объяснить одно-два явления, не связанных между собою, но не закономерный процесс, непрерывно про 272
являющийся, по крайней мере, в органическом мире. Основная ошибка Дарвина, по их мнению, заключается в том, что он случай превратил в закон. Эволюция есть закономерный процесс, стало быть, и превращения, на к-рых она зиждется, должны быть не случайны, а закономерны. В антидарвиновской литературе нередко можно встретить ссылки на стоика Бальба из цицероновского диалога «О природе богов», отметившего, что тот, кто допускает образование нашего мира, полного красоты и гармонии, путем случайных столкновений, должен неизбежно допустить, что наудачу рассыпанные по земле золотые знаки, представляющие 21 букву алфавита, могут случайно сложиться в Анналы Энния. То же самое утверждает и Дриш, когда говорит, что «дарвинизм является теорией, строящей дома посредством бросания камней».
Такие аналогии, может быть, были очень удачны и остроумны во времена Цицерона, но в наст, время, хотя ими не перестают пользоваться виталисты, они бьют мимо цели. Ибо никто не говорит о внезапном возникновении готового организма из случайного стечения обстоятельств. Не только случай, но никакие естественные закономерности не могут создать сразу готового гомункулюса или другое живое существо.
Речь идет об историческом процессе, о превращении одних признаков в другие, о постепенном развитии. Доводы Бальба и их перепевы у Дриша и др. имели бы нек-рый смысл против утверждения о случайном единовременном возникновении готового современного нам мира живых существ. Такой мир не мог возникнуть сразу путем случайных столкновений первородной материи.
Но кто утверждает подобную нелепость? Сторонники В. считают своей большой научной заслугой тот факт, что В. «покончил» со всякими случайностями в живой природе, подчинив последнюю строгой «закономерности». Но что прибавляет подобная «закономерность» к нашему пониманию органических процессов? Абсолютно ничего: прокламирование подобного господства закономерностей, кроме пустой фразы, ничего в себе не содержит. Энгельс приводит следующие соображения по этому поводу: «Что в этом стручке пять горошин, а не четыре или шесть, что хвост этой собаки длиною в пять дюймов, а не длиннее или короче на одну линию, что этот клеверный цветок был оплодотворен в этом году пчелой, а тот — нет, и притом этой определенной пчелой и в это определенное время, что это определенное, унесенное ветром, семя львиного зева взошло, а другие — нет..., — все это факты, к-рые вызваны неизменным сцеплением причин и следствий, связаны незыблемой необходимостью, и газовый шар, из к-рого возникла солнечная система, был так устроен, что эти события могли произойти только так, а не иначе. С необходимостью этого рода мы все еще не выходим из границ теологического взгляда на природу. Для науки совершенно безразлично, назовем ли мы это, вместе с Августином и Кальвином, извечным решением божиим или, вместе с турками, кис-
