«чтобы выгнать рабочих на улицу». Русская Б. надеялась, т. о., пойти по стопам своей западно-европейской старшей сестры, при помощи рабочей революции заставив самодержавие пойти на уступки. Но мы видели уже, что приемы западно-европейской буржуазии мало подходили к рус. условиям, в силу крайней политической отсталости Б. русской. Для последней, кроме этого, оказался фатальным ее союз с левым крылом крупного землевладения, которое, став либеральным, не перестало быть феодальным и находилось в жесточайшем конфликте с крестьянской массой из-за земли.
Это создавало новые условия в пользу возникновения у нас гегемонии пролетариата, поскольку крестьянство, в Западной Европе шедшее за Б., у нас могло пойти в революции только за рабочим классом. Когда рабочее и крестьянское движение достигает своего апогея, в последние месяцы 1905, Б. перестает даже и плестись за революцией: она становится открыто реакционной, бьет рабочих локаутом уже не для того, чтобы «вызвать их на улицу», а для подавления рабочего движения, требует полевых судов и не прочь стать во главе борьбы с революцией. Такой именно смысл имела попытка создания кадетского министерства во время 1 — ой Думы летом 1906. Кадеты (см.), самая левая из возникших осенью 1905 политических организаций Б., представлявшая интересы наиболее передовой промышленности и банкового капитала, вначале пытавшаяся брататься с победоносным пролетариатом (приветствие Октябрьской забастовке), впоследствии выступает на защиту монархии и входит в тесный контакт с генералом Треповым, обер-телохранителем Николая II. Бывшие правее их октябристы (Союз 17 октября, см.), отражавшие интересы отчасти торгового и ростовщического капитала, отчасти тяжелой индустрии, — а, главным образом, рус. юнкерства (см. выше), с самого начала уже и не заигрывали с революцией, но с пеной у рта требовали осадного положения. То, что самодержавие совершенно не сумело использовать этой — внезапно возродившейся, под влиянием ударов демократической революции — «верноподданности» российского буржуа и не образовало буржуазного министерства, было одной из главных его ошибок и одним из главных доказательств безнадежной устарелости царизма. Он не мог обойтись без непосредственного участия в управлении сыщиков, феодалов и «лично-доверенных» людей, и самая идея организовать правительство на партийной основе казалась самодержавию дикой. Но, тем не менее, и «лично-доверенные» люди не могли не делать буржуазной политики.
Мы уже упоминали о Трепове. Сменивший его летом 1906 Столыпин, хотя его правительство и не было формально октябристским, вел линию правых октябристов, разрушая остатки наиболее тормазивших развитие капитализма учреждений (поземельная община, см.), толкая вперед дифференциацию крестьянства и тем, с одной стороны, расширяя внутренний рынок дляпромышленности, с другой — обеспечивая последнюю дешевыми рабочими руками. Венцом этой политики должно было быть возвращение к активности в международных отношениях, при чем эта активность, в силу преобладания в столыпинщине «юнкерских» интересов, должна была вернуть рус. внешнюю политику к традиционной задаче борьбы за Константинополь и проливы, что одновременно обеспечивало экспорт рус. хлеба и расширяло заграничный рынок рус. промышленности (благодаря соглашению России с Англией 1907, Персия снова, как при Николае I, стала почти монопольным достоянием рус. капитализма).
Казалось бы, между Б. и царизмом должен был снова наступить полный мир.
Этого на самом деле не было. Все время столыпинщины заполнено глухим брожением в буржуазных кругах, начавшимся тотчас же, как только силой было подавлено революционное движение, и выражавшимся у кадетов в формах парламентской оппозиции и в печати, открыто, а у октябристов в более скрытой форме различных думских комиссий, совещаний и т. п., имевших еще то значение, что на этих совещаниях завязывались тесные отношения между представителями крупного капитала и высшим командным составом армии. Основной причиной трений между Б. и самодержавием было то, что в то время, как Б. все более «европеизировалась» (в России появляются синдикаты и даже попытки трестов, устанавливаются тесные связи с международным банковым капиталом, к-рый, фактически, начинает дирижировать рус. промышленностью, и т. д.), самодержавие становится все более старомодным, возвращаясь к приемам личного управления, забытым со времен Павла I, при чем самодержец оказывается в положении марионетки, которой из-за кулис управляют различные, совершенно уже средневековые, фигуры магов, чудотворцев и т. п. Вырождение самодержавия в этом направлении увенчалось, как всем известно, «распутинщиной» (см. это слово, а также Александра Федоровна, Николай II). При этом, наряду со всякой другой азиатчиной, в аппарате самодержавия продолжали господствовать взяточничество, казнокрадство, техническое невежество и т. п. Б. больше, чем когда бы то ни было, имела основания не доверять царю и его чиновникам. Наиболее приемлемым из последних для Б. был сам Столыпин: придворная камарилья позаботилась убрать его со сцены руками одного анархиста. С момента смерти Столыпина (1911) новый конфликт Б. и самодержавия намечается все определеннее.
Одним из его симптомов является образование в следующем году партии прогрессистов, оппозиционно более смелой, нежели стоявшие до сих пор на крайнем левом крыле кадеты. То, что по своей программе прогрессисты, представлявшие собою в социальном отношении крупную текстильную индустрию, преимущественно Московского района, были умереннее кадетов, лишь подчеркивало более серьезный характер этой новой оппозиции.
