первых шагах реформизма развернул программу социал-империализма, оказавшуюся во время мирового кризиса 1914 года программой всего 2 Интернационала. Одновременно же он развил всю ту аргументацию, которой пользуется в настоящее время международный реформизм в своей борьбе против пролетарской революции. «Феодальные владения можно было раздробить и продавать по частям (парцеллами), с фабриками же этого сделать нельзя. Чем полнее будет проведена в этой области экспроприация, по примеру Парижской Коммуны, тем труднее будет во время революции пустить предприятия в ход». Б. вполне прав, ссылаясь теперь на эти свои взгляды, как на общее мнение социал-демократии, и удивляясь тому, что такие теоретические его единомышленники, как Каутский, возражали тогда против них. Он требовал только от с. — д-тии, чтобы она имела мужество казаться тем, чем опа была на деле: партией демократических и социальных реформ. Но с. — д. рабочие массы держались тогда еще цепко за революционные взгляды. Империалистическое развитие Германии еще только зарождалось. Рабочая аристократия составляла поэтому незначительную прослойку в рабочем классе, профсоюзы только начали развиваться, профессиональная бюрократия, этот стержень реформизма, только начала складываться. Лишь меньшинство парламентских вождей с. — д-тии вполне осознало существо своей антиреволюционной политики, но предпочитало действовать, однако, так, как это формулировал Игнатий Ауэр (см.) в своем письме к Б.: «В большинстве случаев мы действуем так, как ты этого хочешь, но мы не исполним твоего требования, к-рое практически означало бы самоубийство партии: мы не отречемся открыто от применявшейся нами до сих пор тактики и не заявим о решении принять новые методы действия. В тактике дело идет не только о нас, но и о том, как держится противник, а главное, как я уже писал тебе: так действуют, но так не говорят». Пока юнкерско-капиталистический режим не шел на уступки, даже реформистские вожди предпочитали, ведя на деле оппортунистическую политику, прикрываться революционными фразами. Ганноверский с. — д. съезд (1899), как и Дрезденский (1903) отклонили требование пересмотра основных взглядов марксизма, но никому не пришло в голову сделать из этого самый простой вывод, т. — е. исключить Б. из партии. Это требование даже не было серьезно поставлено в рядах германской с. — д-тии. Б., амнистированный германской буржуазией для того, чтобы он мог свободнее разлагать рабочее движение, вернулся в 1901 в Германию, вскоре был избран депутатом в рейхстаг и в качестве главного сотрудника «Sozialistische Monatshefte» («Социалист. Ежемесячники»), боевого органа ревизионистов, повел борьбу против революционной программы и тактики с. — д-тии. В этой борьбе он представлял то крыло ревизионизма, к-рое, выражая мелкобуржуазные тенденции, выдвигало программу демократии — свободу торговли — в то время, как основное течениереформизма (Шиппель) стремилось к сотрудничеству с буржуазией на почве протекционизма и не замаскированного реформистскими фразами открытого империализма.
Поэтому молодое поколение реформистов, рекрутировавшееся в первую голову из рядов профсоюзной бюрократии, смотрело на Б., ратовавшего за соглашение с Англией, отчасти как на чудака, живущего, несмотря на признание необходимости капиталистической экспансии, воспоминаниями о до-империал истской эпохе.
Демократические иллюзии Б. толкали его часто к занятию позиции, отличной от той, к-рую занимала масса реформистов из профсоюзных деятелей. Так, напр., в вопросе о всеобщей забастовке, глубоко волновавшей герм. соц. — демократию в период после русской революции 1905, Б. не высказывался против применения этого метода борьбы, но отвергал взгляд левых радикалов (см.), видевших в массовой забастовке средство мобилизовать революционные массы для борьбы во имя осуществления социализма, переходный этап от парламентских методов борьбы к революционным. Он признавал лишь возможным использовать ее для завоевания демократии без к-рой проведение реформистской политики казалось ему невозможным. Профсоюзная реформистская бюрократия лучше его понимала, что при остроте классовых противоречий, раздиравших Германию, всеобщая забастовка не может быть преходящим эпизодом, что она неминуемо должна быть этапом революционного развития рабочих масс. Путаница во взглядах Б. — как следствие столкновения его мелкобуржуазной реформистской идеологии с империалистской действительностью — нашла яркое выражение в позиции, занятой им во время мировой войны. Б., правда, голосовал 4 августа за военные кредиты, ибо, как он наивно рассказывает в своей автобиографии, был со времени балканского кризиса ярым противником сербского правительства и считал царское правительство виновником убийства Жореса. «Только этим могу себе объяснить, почему я в эти дни забыл все наши принципы, говорившие против того, чтобы с. д-тия голосовала за военные кредиты правительству Вильгельма II; с. — д-тия утратила из-за этого свой огромный кредит у демократии Европы, к-рый мог в дальнейшем оказаться крупным активом германского народа». Мелкий буржуа, Б. не заметил даже того, что мировая война, стоившая жизни 10 милл. рабочих и крестьян, была величайшим кризисом капитализма, что она развеяла, как карточный домик, все иллюзии реформизма о медленном, без потрясений и катастроф, врастании в социализм. Мелкий буржуа, поверивший под впечатлением экономического подъема 90 гг. в мирное развитие капитализма и высказывавшийся, поэтому, за поддержку пролетариатом «мирной» капиталистической экспансии, ужаснулся, когда эта мирная экспансия заговорила жерлами сотен тысяч пушек. Он стал призывать к мирному соглашению во имя почетного окончания войны, перепутавшей все страницы его рукописей. Он при-
