важнее, чем все Афганистаны, Персии и даже Манчжурии. А рус. — англ. соглашение об этом молчало. Надеясь на помощь А., Извольский (см. выше) вошел в соглашение с Австрией и, обеспечив последней аннексию Боснии и Герцеговины [«временно оккупированных» Австрией в 1878 по Берлинскому трактату (см.) и фактически давным-давно ставших австрийскими провинциями; в 1881 Россия и формально согласилась на аннексию], потребовал, в виде взятки, поддержки Австрии в вопросе об открытии проливов для рус. военных судов.
Австр. министр иностр, дел Эренталь провел Извольского: Австрия объявила Боснию и Герцеговину составной частью империи, к величайшему негодованию сербов, к-рые считали эти области своими, а когда Россия потребовала своего «могарыча», Эренталь пригрозил опубликовать секретные переговоры с Извольским, что грозило России потерей всякого престижа среди балканских славян. Извольский бросился к новым союзникам. Но тут выяснилось, что сочувствие Франции в этом вопросе всецело на стороне Австрии, а не России: оторвав от Германии Италию, Франция не теряла надежды достигнуть того же и с Австрией, мысль же об участии в войне из-за балканских дел была еще в это время совершенно чужда правительству третьей республики — нужен был ряд лет, чтобы оно к этой мысли привыкло. С Англией оказалось еще хуже.
Она, во-первых, заранее заявила, что может оказать России только «дипломатическую» (т. — е. чисто словесную) поддержку, а затем условием и этой поддержки ставила открытие проливов не для русских только, а для всех и всяких военных судов. Вместо возможности выхода русск. черноморского флота в Средиземное м., получалась возможность входа английского — или даже германского — флота в Черное м., т. — е. получалось прямо противоположное тому, к чему стремился Извольский. А. явно дала трещину. Россия начинает теперь добиваться своего обходными путями, помимо А. В ноябре 1909 заключается договор с Италией в Ракониджи, обеспечивающий взаимно права Италии на Триполи и России — на проливы. В декабре того же года заключается секретная военная конвенция с Болгарией, начинающая собою длинный ряд тайных махинаций рус. правительства на Балканах, заканчивающихся заключением секретного сербско-болгарского договора (февр. 1912) и такой же военной конвенции (апрель этого года), направленных одинаково и против Турции, и против Австрии. Одновременно началось нечто вроде возрождения русскогерманского «доброго согласия» первых лет столетия. Вильгельм, к удивлению рус. дипломатов, оказался в вопросе о проливах более внимательным к интересам России, чем ее союзники. В предложенном им проекте соглашения (1909) России предоставлялось то, к чему стремил сяИзвольский, — но под одним непременным условием: разрыва с Англией. Так далеко назад после всего совершившегося Николай пойти не мог, и проект соглашения 1909 не дошел даже до стадии Бьоркского договора — остался неподписан 28
ным. Это не помешало тому, что в окт. следующего 1910 в Потсдаме произошло свидание Вильгельма с Николаем, результатом какового явилось русско-германское соглашение по вопросу о ж. д. в Передней Азии, в частности о постройке ветви от Багдадской ж. д., к-рую строил «Немецкий Банк», к персидской границе (см. Багдадская железная дорога). Багдадская ж. д., не будучи корнем англо-германских разногласий, все же была очень неприятна Англии, подводя чужую рельсовую колею подозрительно близко к Египту, Суэцкому каналу и к Индии — местам, где Англия предпочитала быть одна, — тем более, что шовинистическая германская пресса не скрывала именно стратегического значения этой колеи. Английские политические деятели открыто угрожали вооруженным конфликтом, если немцы осмелятся ступить на берег Персидского залива, обещаясь «пустить в ход все свои средства, чтобы удержать в неприкосновенности нашу (т. — е. английскую) позицию» в этих местах (Грей, в марте 1911). Соглашение России с Германией именно по ж. — д. вопросу (подписанное в окончательной форме в авг. 1911) должно было сильно взволновать английское общественное мнение, а за ним, отчасти по сочувствию, отчасти встревоженные симптомами возрождающейся русскогерманской дружбы, заволновались и французы. Последние уже давно были связаны с Англией почти столь же формально, как и с Россией. Связь эта была так формулирована Пуанкаре в разговоре с преемником Извольского, Сазоновым (в авг. 1912): «Хотя между Францией и Англией не существует никакого писанного договора, тем не менее как сухопутные, так и морские генеральные штабы обоих государств находятся между собою в тесном общении и непрерывно сообщают друг другу с полной откровенностью все могущие их интересовать сведения.
Этот постоянный обмен мыслей имел своим последствием заключение между франц. и англ. правительствами устного соглашения, в силу к-рого Англия выразила готовность оказать Франции, в случае нападения со стороны Германии, помощь как морскими, так и сухопутными силами. На суше Англия обещала поддержать Францию посылкою стотысячного отряда на бельгийскую границу для отражения ожидаемого франц. генеральным штабом вторжения герман. армии во Францию через Бельгию» (изложение Сазонова).
Перелом во внутренних отношениях А., точнее говоря, превращение ее из «морской змеи» во вполне реальное существо, связан с приходом к власти во Франции Пуанкаре, сначала в качестве премьера (янв. 1912), потом в качестве президента республики (янв. 1913). В лице Пуанкаре победила правая французского парламента: говоря экономически, тяжелая индустрия и синдицированная промышленность вообще взяли верх над финансовой буржуазией старого типа, поддерживавшей радикалов и во внешней политике, очень осторожной, хотя бы из страха за огромные капиталы, помещенные франц. банками за границей, в том числе и в Германии. С падением радикалов и
