На землѣ сидѣло, поджавъ ноги, трое музыкантовъ, — одинъ съ флейтою, остальные со скрипками. Около нихъ по одну сторону выгибалось полукругомъ десятка два мужчинъ, по другую столько-же женщинъ, и всѣ они держались за руки или за платки, какъ въ нашихъ деревенскихъ хороводахъ. На лугу группами разсыпаны были зрители: старики съ сѣдыми усами сидѣли, поджавъ ноги, и курили длинныя трубки; женщины и дѣвушки стояли особо. Серьозныя, почти строгія лица ихъ нисколько не выражали веселости.
Музыканты затянули рѣзкій, однообразный мотивъ. Обѣ стороны таицующихъ пошли кругомъ своего оркестра, выступая въ тактъ медленнымъ, монотоннымъ шагомъ, то наклоняя впередъ голову, то слегка откидывая ее назадъ. Это было совершенное подобіе русскаго хоровода, съ тою разницею, что здѣсь пѣніе замѣнялось музыкой. Но вотъ отъ мужской половины отдѣляется одинъ грекъ, выбѣгаетъ шага на три впередъ, прыгаетъ, перевертывается, вскидываетъ руками, бросаетъ къ-верху свой фесъ, ловитъ его на-лету, — и его бѣлая фустанелла взвивается, какъ юпка у нашихъ балетныхъ танцовщицъ. Хоръ идетъ, между-тѣмъ, такимъ-же торжественнымъ шагомъ. Проходитъ минутъ пять. Впереди является новый танцоръ, и кажется, еще бойче и ловчѣе. Онъ прыгаетъ и кружится такъ, что не успѣваешь разсмотрѣть его физиіономіи, и вдругъ одной рукою срываетъ съ себя фесъ и кидаетъ въ воздухъ, другой выхватываетъ изъ-за пояса пистолетъ, стрѣляетъ въ свою шапку, опять ловитъ ее на-лету, и какъ стрѣла псчезаетъ въ толпѣ. Хороводъ двигается съ тѣмъ-же величавымъ спокойствіемъ, то свивается въ кругъ, то выгибается оваломъ, то разрывается или вьется змѣею. А зрители любуются пляской съ тѣмъ-же невозмутимымъ спокойствіемъ.
Когда мы выѣхали изъ деревни, дорога приняла совершенно-воинственный видъ. Вооруженные орофилаки попадались безпрестанно; они прогуливались по-парно съ длинными ружьями на плечѣ и посматривали на ближнія горы. Глядя на
