поклажу съ такою-же энергіей, какъ и лодочники, и я не знаю, какимъ-образомъ удалось намъ съ Ликадисомъ попасть въ одну карету. Автомедонъ нашъ въ грязной фустанеллѣ и засалеиномъ фесѣ ударилъ по лошадямъ, прощаясь звонкой бранью съ своими достойными товарищами.
Изъ города мы выѣхали на довольно-плохое шоссе: это священная дорога въ Аѳины. Передъ нами открылось голое, печальное поле, спаленное солнцемъ и почти совсѣмъ помертвѣлое. Нигдѣ не видно было ни деревца, ни травки: казалось, земля эта покинута навсегда и богами и людьми. Карета наша катилась въ облакѣ мелкой пыли, и бѣлая юпка извощпка въ одну минуту почернѣла, какъ фартукъ у кузнеца. Какой грустный, утомительный путь!
Минутъ черезъ десять дорога стала однакоже нѣсколько измѣняться. Мы въѣхали въ аллею, обсаженную густыми серебристыми тополями, и хотя съ правой стороны тянулась еще безплодная равнина, примыкающая вдали къ фалернскому-заливу, но слѣва начали уже показываться виноградники, и видъ становился замѣтно веселѣе. Кое-гдѣ порхали птицы, вдали паслось стадо черныхъ козъ.
На половинѣ дороги вьется полузасохшій, каменистый ручей: кто-бы подумалъ, что это знаменитый классическій Цефизъ! Недалеко отъ него мы остановились передъ кафенесомъ, гдѣ стояло у входа несколько малеиькихъ столиковъ, и мальчики проворно бѣгали съ кофеемъ и трубками, потряхивая голубой кистью своихъ фесокъ. Извощикъ нашъ, не говоря ни слова, слѣзъ съ козелъ, стряхнулъ юпку, усѣлся за столъ, съ важностью погладилъ усы и потребовалъ кружку вина. Въ то-же время мальчикъ подбѣжалъ къ нашей каретѣ съ мѣднымъ подносомъ, на которомъ стояло два стакана лимонада и тарелка съ бѣлымъ и розовымъ рахатъ-лукумомъ. Эта остановка обязательна для всѣхъ проѣзжающихъ въ Аѳины, и рѣдко случается, чтобы кто-нибудь миновалъ эту кофейню. Мы застали уже передъ нею нѣсколько экипажей: изъ нихъ выставлялись длинные чубуки и столбомъ валилъ
