лбу и къ колѣну. Съ помощью пантомимы я умудрился спросить, какъ его зовутъ.
— Мустафа! — проговорилъ онъ, ткнувъ себя въ грудь чубукомъ.
Послѣ этого онъ обернулъ чубукъ, и указывая на меня, спросилъ:
— Фиренги?
— Московъ!—отвѣчалъ я.
Это видимо не понравилось моему новому знакомцу: онъ еще ниже присѣлъ на корточки, уставилъ впередъ ни на что не смотрѣвшіе глаза и погрузился въ кейфъ на своей якорной цѣпи.
Отъ Амфисы шли мы придерживаясь сѣвернаго берега. Налѣво тянулись зубчатыми изгибами сѣрыя скалы Эпира, направо горы Мореи въ синевато-дымчатыхъ фестонахъ; а прямо передъ нами, въ ясной дали, начала подниматься темная гора, съ бѣлой точкою наверху, которую я прінялъ за полоску снѣга. Съ каждой минутой гора эта становилась все виднѣе, a свѣтлая точка на ней ярче и отчетливѣе, и наконецъ превратилась въ бѣлое зданіе. Это оылъ Акрокоринѳъ.
