думать, что это восковая фигура: на поклоны европейцевъ онъ медленно опускалъ рѣсницы, на колѣнопреклоненія турокъ не обращалъ вниманія. За хвостомъ его лошади, переваливаясь съ ноги-на-ногу, двигались кизляръ-агаси и капу-агаси, начальыпки евнуховъ, одинъ черный какъ сапогъ, другой желтый какъ лимонъ. Ихъ пухлыя и сморщенный лица, похожія на гнилыя печеныя яблоки, ихъ отвислыя губы и слезящіеся глаза казались еще отвратительнее при военыыхъ сюртукахъ, въ которыхъ сукно исчезало совсѣмъ подъ золотой вышивкою. У воротъ они сѣли на лошадей, и къ нимъ примкнула цѣлая кавалькада визирей, пашей и беевъ, въ мундирныхъ вышитыхъ сюртукахъ и красныхъ тарбушахъ. Поѣздъ медленно прошелъ черезъ дворъ и изчезъ въ воротахъ Баба-Гамаюнъ. Вотъ послѣдніе остатки дари-саадета, безсчасленнаго султанскаго двора, который въ былые годы поражалъ своею пышностью. Махмудъ вмѣстѣ съ янычарами разогналъ и серальскую челядь: съ его реформою исчезли эти толпы бѣлыхъ и черныхъ придворныхъ, нѣмыхъ и карликовъ, носителей чубуковъ и скамеекъ, раздавателей золота и петлей — и изъ всѣхъ орудій варварства, олицетворявшихъ страсти намѣстниковъ Пророка, уцѣлѣли неизмѣнно одни представители ревности.
Какъ-только процессія скрылась, намъ позволили переступить за Орта-Капу. Мы прошли страшныя ворота, досихъ-поръ почти недоступныя путешественникамъ. Внутри они убраны топорами, алебдрдами и атаганами. Но туристъ не увидитъ въ нихъ теперь ни кожаныхъ мѣшковъ, для выставки головъ и соленыхъ ушей, ни знаменитой ступы, въ которой полагалось толочь священную особу муфтія, въ случаѣ отступленія его отъ правилъ ислама. Мы вошли на внутренній дворъ. Съ одной стороны онъ застроенъ кіосками съ рѣшетчатыми окнами, съ другой во всю длину его тянется низкое зданіе со множествомъ маленькихъ свинцовыхъ куполовъ. Это султанскія кухни, съ которыхъ въ старые годы питали всякій день десяти-тысячную дворню. Отъ
