Родители уже садились на извозчика, салютуя окну платкомъ и ручнымъ саквояжемъ.
— А то я кричать начну…
Въ ту же секунду Кися почувствовалъ, что желѣзная рука сдавила ему затылокъ, сбросила его съ подоконника и желѣзный голосъ лязгнулъ надъ нимъ:
— Молчать, щенокъ! Убью, какъ собаку!!
Отъ ужаса и удивленья Кися даже забылъ заплакать… Онъ стоялъ передъ воспитателемъ съ прыгающей нижней челюстью и широко открытыми остановившимися глазами.
— Вы… не смѣете такъ, — прошепталъ онъ. — Я мамѣ скажу.
И опять заговорилъ Береговъ желѣзнымъ голосомъ, и лицо у него было желѣзное, твердое:
— Вотъ, что, дорогой мой… Ты уже не такой младенецъ, чтобы не понимать. Вотъ тебѣ мой сказъ: пока ты будешь дѣлать все по-моему,—я съ тобой буду въ дружескихъ отношеніяхъ, во мнѣ ты найдешь пріятеля… Безъ толку я тебя не обижу… Но! если! только! позволишь! себѣ! одну! изъ твоихъ! штукъ!— Я! спущу! съ тебя! шкуру! и засуну! эту шкуру! тебѣ въ ротъ! Чтобы ты не оралъ!
«Врешь,—подумалъ Кися,—запугиваешь. А подниму крикъ, да сбѣгутся сосѣди—тебѣ же хуже будетъ».
Ротъ Киси скривился самымъ предостерегающимъ образомъ. Такъ первые рѣдкіе капли дождя на крышѣ предвѣщаютъ тяжелый обильный ливень.
Дѣйствительно, непосредственно за этимъ Кися упалъ на коверъ и, колотя по немъ ногами, завизжалъ самымъ первокласснымъ по силѣ и пронзительности манеромъ...
Серьезность положенія придала ему новыя силы и новую изощренность.
Береговъ вскочилъ, поднялъ, какъ перышко Кисю,
