все-таки, до чего нѣкоторыя мѣста, гдѣ мысль погружается глубже, гдѣ начинаетъ казаться, что ночь минула и уже брезжитъ заря — до чего они еще полны дюперроновщины! Заслуги Макса Мюллера, какъ ученаго и популяризатора, очень велики; онъ стоялъ на высотѣ филологическаго знанія, а также и культуро-историческаго; онъ выпустилъ въ свѣтъ древнѣйшіе индусскіе гимны и въ теченіе цѣлаго полустолѣтія находился въ постоянныхъ сношеніяхъ съ наиболѣе извѣстными изъ живущихъ пандитовъ Индіи. Чего же ему недоставало для пониманія? — Отвѣтъ на этотъ вопросъ настолько важенъ для предмета настоящаго очерка, что я хочу посвятить ему нѣсколько отдѣльныхъ строкъ.
Недоставало малости, отъ которой зависѣло все: внутренне-опытнаго познанія того, что съ такимъ неслыханнымъ трудомъ индусскіе мыслители пытались закрѣпить въ словахъ, не съ цѣлью создать стройную безупречную систему и не для того, чтобы доказать только, что они «правы», но чтобы дать возможность и другимъ проникнуться этимъ несказаннымъ. Потому что въ индусскомъ мышленіи, — по крайней мѣрѣ, на этой его высшей ступени, въ Упанишадахъ, дѣло идетъ о конкретномъ событіи, о внутреннемъ перерожденіи человѣка. Это было словно героической попыткой превратить слово въ дѣло, не то чтобъ' указать на трансцендентное существо въ человѣкѣ, а заставить пережить его въ себѣ.
Но для того, чтобы такое перерожденіе могло осуществиться сознательно — необходимо предрасположеніе къ этому. Вѣчную значимость имѣетъ во всѣхъ подобныхъ вещахъ слово Христа: «могій вмѣстити, да вмѣститъ». То же самое, но болѣе съ космической, чѣмъ съ индивидуальной точки зрѣнія, го-
всё-таки, до чего некоторые места, где мысль погружается глубже, где начинает казаться, что ночь минула и уже брезжит заря — до чего они еще полны дюперроновщины! Заслуги Макса Мюллера, как ученого и популяризатора, очень велики; он стоял на высоте филологического знания, а также и культуро-исторического; он выпустил в свет древнейшие индусские гимны и в течение целого полустолетия находился в постоянных сношениях с наиболее известными из живущих пандитов Индии. Чего же ему недоставало для понимания? — Ответ на этот вопрос настолько важен для предмета настоящего очерка, что я хочу посвятить ему несколько отдельных строк.
Недоставало малости, от которой зависело всё: внутренне-опытного познания того, что с таким неслыханным трудом индусские мыслители пытались закрепить в словах, не с целью создать стройную безупречную систему и не для того, чтобы доказать только, что они «правы», но чтобы дать возможность и другим проникнуться этим несказанным. Потому что в индусском мышлении, — по крайней мере, на этой его высшей ступени, в Упанишадах, дело идет о конкретном событии, о внутреннем перерождении человека. Это было словно героической попыткой превратить слово в дело, не то чтоб' указать на трансцендентное существо в человеке, а заставить пережить его в себе.
Но для того, чтобы такое перерождение могло осуществиться сознательно — необходимо предрасположение к этому. Вечную значимость имеет во всех подобных вещах слово Христа: «могий вместити, да вместит». То же самое, но более с космической, чем с индивидуальной точки зрения, го-
