видно, в таком значении принимаем быть не может, как не имеющий значения правила самостоятельного и обязательного к соблюдению. Кроме этого, рассматриваемое правило закона о толковании договоров представляется недостаточно определительным еще в двух отношениях: во-1-х, в том, что в нем не указано — обычай какого именно места должен быть принимаем в видах разъяснения договора, и, во-2-х, в том, какие именно части договора, как его принадлежности, могут быть разъясняемы этим способом их толкования. Что касается первого из этих недоразумений, то в разрешение его скорее, кажется, следует признать, что в видах разъяснения договора должен быть принимаем обычай или, лучше сказать, обыкновение, принятое в месте жительства сторон договора, вследствие того, что скорее всего возможно предполагать, что стороны, устанавливая договорные отношения, имеют в виду обыкновенно регулировать их именно согласно обыкновениям, принятым в их быту и в их месте жительства, но, разумеется, в их местожительстве действительном, а никак не по приписке. В разрешение, затем, второго недоразумения следует признать, что под такими принадлежностями договора, которые могут быть объясняемы обычаем, следует разуметь всякие условия договора, не относящиеся до определения необходимых его принадлежностей, как essentialia negotia, которые определяются всегда законом, но относящиеся до определения его, так называемых, случайных принадлежностей—accidentialia negotia, а также и naturalia negotia. Принятие во внимание обычая с целью разъяснения неопределительных условий договора, относящихся и до этих последних его принадлежностей, допускается законом, однако же, лишь только в тех случаях, когда они не определены самим законом; когда же они определены последним, то, само собой разумеется, что и они должны быть определяемы, как это объяснил и Мейер, уже по правилам закона, По мнению, впрочем, Дювернуа, рассматриваемый пробел в сделке должен быть понимаем скорее не в значении одной ее неясности, но и в значении ее неполноты, вследствие чего, в видах его устранения и представляется необходимым не ее толкование, но уже ее восполнение, как сделки, представляющей собой не вполне законченное волеизъявление, предоставить право восполнения которого суду вряд ли представляется возможным, как могущее нарушать частную автономию сторон в отношении охраны их интересов (Чтения по гр. праву, изд. 4, т. I, стр. 927—928), каковым правом, раз оно предоставлено суду, он не может не руководствоваться, а следовательно не может устраняться и от восполнения договора средствами, в законе указанными в рассматриваемых нами случаях.
Недостаточными, затем, представляются объяснения Мейера собственно той части правила 1539 ст., которой предписывается, в случае неясности словесного смысла договора, изъяснять его по намерению и доброй совести, в том отношении, что им не дано никаких указаний на то — принятие в соображение какого материала должно считаться допустимым с целью выяснения намерения сторон, заключивших договор. В самом законе, правда, никаких указаний в этом отношении не сделано, но, несмотря на это, нельзя не признать, что сенат совершенно правильно, не стесняясь этим пробелом в законе, объяснил, что суд, при объяснении договора по намерению и доброй совести, может заключение свое о намерении сторон основывать на таких предшествовавших совершению договора, или сопровождавших его совершение или исполнение обстоятельствах, которые указывают на истинную волю и намерение сторон, вследствие чего, по объяснению сената, и условия, напр., купчей крепости — могут быть разъясняемы по соображении, напр., определений запродажной записи, если только доказано, что стороны при совершении первой ни в чем не имели в виду изменить усло-
