прав, вследствие чего и смешение их в одну категорию с последними представляется недопустимым, можно найти и в том постановлении нашего закона, выраженном в 418 ст. X т., которое говорит об имуществах долговых и из которых видно, что оно относит к разряду объектов прав не самые чужие действия, но лишь права требования, возникающие вследствие принятия на себя одним лицом обязательства совершить таковые в пользу другого.
Что касается, далее, возможности разделения у нас вещей, как объектов прав, на те два главные виды их, как res corporales и incorporales, установленное правом римским, то в этом отношении мнения наших цивилистов разнообразны. Категоричнее всех восстает не только против допустимости такого разделения их по нашему закону, но и против правильности самого разделения Мейер, по мнению которого называть вещами права представляется невозможным, потому что при этом пришлось бы признавать право на право, как объект первого, что будто бы должно приводить к нелепым результатам, вследствие чего, по его мнению, если уже допускать такое разделение, то к категории вещей бестелесных представляется возможным относить только чужие действия, но никак не какие-либо права. Самое, затем, разделение имуществ на наличные и долговые, принятое нашим законодательством, он признает не имеющим никакого практического интереса и значения и напрасно установленным нашим законом под влиянием права римского. Во всяком случае, по мнению Мейера, в нем следует видеть только указание на разделение имуществ, как объектов прав, на вещи и чужие действия, не более (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 126—128). Столь же неодобрительно относится к разделению вещей на телесные и бестелесные или права и Победоносцев, считая, что разделение это не имеет юридической определенности и, потому, не заслуживает подражания, хотя несколько выше он говорит, что обладанию человека может подлежать и не вся вещь, но только известные стороны хозяйственного значения вещи, напр., срочное пользование ею без права на ее сущность и потребление. О таком разделении вещей, по его мнению, наш закон не упоминает, а принятое им разделение имуществ на наличные и долговые проведено не с достаточной последовательностью и не совпадает с разделением прав на вещные и личные (Курс гр. пр., изд. 4, т. I, стр. 3, 9, 30). Отрицает практическое значение этого разделения вещей у нас также и профессор Гольмстен в его рецензии на настоящий труд (Жур. Юрид. Общ. 1895 г., кн. 4, стр. 12). По мнению Неволина, напротив, разделение имуществ на наличные и долговые, принятое нашим законодательством, вполне соответствует различию двух родов прав на имущества, как прав на вещи и прав на чужие действия, так как первыми законом признаются вещи, находящиеся в нашем действительном обладании, а вторыми все то, что одно лицо может требовать от другого, вследствие своих прав на его действия (История рос. гр. законов. Собр. соч., т. IV, стр. 36). Отличие этих положений от взгляда Мейера очевидно и заключается в том, что в то время, как по мнению Мейера, разделение имуществ на наличные и долговые должно быть принимаемо в значении разделения их на вещи и чужие действия, по мнению Победоносцева и Неволина, напротив, в разделении этом следует видеть указание на разделение прав на вещные и личные или на чужие действия; причем различие в их взглядах заключается только в том, что, по мнению Неволина, оно вполне соответствует этому различию в правах, а по мнению Победоносцева совпадает не вполне с этим разделением прав. Как то, так и другое из этих последних заключений представляются, однако же, одинаково неправильными, вследствие того, что разделение имуществ на наличные и долговые относится, оче-
