сумасшедшим устанавливает презумпцию juris et de jure его недееспособности впредь до такого же официального признания его выздоровевшим, и во-2-х, что по дееспособности лицо это должно быть приравниваемо малолетним. Подкреплением правильности этого последнего положения не могут не служить также не только некоторые частные постановления законов гражданских, как, напр., постановления 1077, 1383 и 1627 ст. X т., которые объявляют некоторые сделки как духовные завещания, сделки по продаже и по залогу имущества, одинаково недействительными, как совершенные малолетними, так и сумасшедшими, но и правило 19 ст. уст. гр. суд., которое в отношении процессуальной дееспособности также приравнивает малолетним лиц, состоящих под опекой по душевным или физическим недугам, постановляя, что и за этих последних искать и отвечать на суде должны их родители или опекуны.
Такое влияние на дееспособность лица расстройство его умственных способностей должно оказывать, однако же, несомненно только в случаях официального признания его безумным или сумасшедшим по освидетельствовании его в установленном порядке, вследствие того, что в силу только что рассмотренных узаконений опека над его имуществом, с установлением которой именно и связывается презумпция его недееспособности, учреждается только над лицом, признанным умалишенным в установленном порядке. На самом деле, однако же, лицо, страдающее умственным расстройством, более или менее продолжительно может и не быть подвергнуто освидетельствованию в установленном порядке и, затем, и опеке, между тем, как о влиянии на его дееспособность душевного расстройства в этом случае, так равно и о влиянии на действительность сделок, совершенных в момент временного умственного расстройства или потери сознания, вследствие ли болезненного состояния, напр., бреда, галлюцинаций, или вследствие опьянения и проч., в законе ничего не говорится. Основываясь на этом обстоятельстве, Мейер и утверждает, что умопомешательство само по себе, когда оно не признано установленным порядком, не может вести к ограничению гражданской деятельности помешанного, и затем, что действия лица, находившегося под влиянием аффекта, или опьянения, как действия бессознательные, хотя и не могут считаться произведением его воли и потому действиями юридическими, но что относительно определения их значения не может не возникать недоразумения, вследствие отсутствия в нашем законе такого постановления, которое объявляло бы их ничтожными (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 75 и 144). Таким утверждением Мейер, очевидно, нисколько не разрешил порождаемое отсутствием в нашем законе такого рода постановлений недоразумение и хотя первое его утверждение о том, что умопомешательство само по себе, пока оно официально не признано, не может быть принимаемо за основание ограничения общей дееспособности помешанного, вследствие неустановления опеки над его имуществом, каковое обстоятельство собственно и влечет за собой признание его недееспособности и представляется вполне правильным, но дело в том, что и этим утверждением все же не разрешается вопрос о влиянии умопомешательства на дееспособность лица, к совершению тех сделок, которые оказались бы совершенными им в этом состоянии. Сенат на первых порах его практики в весьма, впрочем, немногих решениях отвергал сперва всякое влияние умственного расстройства лица, умопомешанным официально не признанного, на действительность совершенной им сделки, основываясь на том, что по закону недействительными могут быть признаваемы сделки, совершенные лицом только признанным сумасшедшим в установленном порядке (реш. 1869 г., № 19; 1870 г., № 1860 и друг.); но вскоре он отступился от этого положения и в целом ряде других позднейших решений
