щество на произвол судьбы, причем Шершеневич признает и самое определение безвестного отсутствия, даваемое нашим законом, более или менее достаточным.
К сожалению, однако же, все сходство постановлений нашего закона с постановлениями законодательств иностранных о безвестном отсутствии близостью определений самого понятия безвестного отсутствия только и ограничивается. В то время, как в этих последних законодательствах имеются весьма подробные постановления о последствиях безвестного отсутствия по отношению имущественных прав как самого отсутствующего, так и его законных правопреемников, — в нашем законодательстве, за исключением двух-трех отрывочных постановлений об этом, ничего не имеется, что несомненно составляет весьма существенный недостаток его. Только те постановления наших законов о последствиях безвестного отсутствия, которыми обстоятельство это выставляется как основание к заявлению просьбы о расторжении брака, представляются сколько-нибудь определительными; но дело в том, что постановления эти стоят вполне особняком, таким образом, что даже самый порядок удостоверения в безвестном отсутствии, при производстве собственно в духовном суде дел о расторжении браков по этому основанию, и после установления в нашем новом уставе гражданского судопроизводства общих правил о порядке удостоверения в безвестном отсутствии, оставлен статьями 57—59 X т. прежний, обязательный к соблюдению и в настоящее время, по введении в действие нового устава судопроизводства.
В уложениях итальянском и саксонском постановления о последствиях безвестного отсутствия по отношению имущественных прав, как безвестно отсутствующего, так и его законных правопреемников, основаны на презумпции смерти безвестно отсутствующего, что̀ в уложении саксонском даже прямо выражено, так как оно допускает прямо признание безвестно отсутствующего умершим; а в уложении итальянском, хотя прямо и не выражено, но с достаточной очевидностью обнаруживается из того, что оно открывает наследникам безвестно отсутствующего возможность осуществления их наследственных прав на его имущество. Ввиду этого обстоятельства нельзя не прийти к тому заключению, что главную роль в отношении определения имущественных прав, как безвестно отсутствующего, так и его правопреемников, играет собственно та презумпция, которую кладет закон в основание при определении последствий безвестного отсутствия по отношению этих прав, выяснение какового обстоятельства может, затем, дать руководящее начало в отношении определения этих прав даже и в случае недостаточности постановлений закона об этом. Положение это было понято нашими цивилистами, и они уже делали попытки к выяснению вопроса о том, каким предположением руководствовался законодатель у нас при указании последствий безвестного отсутствия. Так, из наших цивилистов Мейер, основываясь на правилах 54, 1243—1246 ст. X т., из которых по первому безвестное отсутствие признается за одно из оснований к расторжению брака, а по последним подлежат, по мнению Мейера, прекращению имущественные права безвестно отсутствующего, — высказывает то заключение, что наш закон в основание постановлений о безвестном отсутствии кладет также предположение о смерти безвестно отсутствующего (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 63). Это же заключение было впоследствии высказано и Московским юридическим обществом, которое, как это видно из протоколов его заседаний при обсуждении вопроса, предложенного членом общества Ляпидевским о силе завещаний безвестно отсутствующего, согласно с мнением по этому вопросу члена общества Фальковского, признало, что завещание безвестно отсутствующего
