Понятно, что при данном мной определении понятия доказательства, цель всякого доказательства именно в том и состоит, чтобы так или иначе подействовать на убеждение судьи, чтобы, демонстрируя перед ним тем или другим путем известные факты, развить в нем убеждение в существовании этих фактов, составляющих материальную сторону дела. Поэтому-то, если принимать во внимание только цель, которой можно достигнуть посредством производства осмотра на месте или истребования заключения от сведущих людей, то действия эти, ни в каком случае, невозможно исключать из числа доказательств. Если же составители уставов и видят в этих действиях не более как только действия, служащие средством к поверке доказательств, то разве на том основании, что они, при определении понятия доказательства, отождествили это понятие с обстоятельствами дела. В рассуждениях, помещенных в издании государственной канцелярии (изд. 2, стр. 203), говорится: „под именем доказательства, в строгом смысле этого слова, обыкновенно подразумеваются приведенные сторонами, в подтверждение своих требований, обстоятельства, обнаруживающие истину или достоверность какого-либо действия“. Само собой разумеется, что такое смешение столь разнородных понятий, как понятие доказательства и обстоятельства дела, до такой степени представляется абсурдным, что усмотреть это может каждый, хотя сколько-нибудь знакомый с юридической наукой вообще и с учением о доказательствах в частности. Доказательство — это путь или средства, с помощью которых только и возможно обнаружение обстоятельств дела; самые же обстоятельства дела, без употребления этих средств, сами по себе не имеют, без сомнения, никакой доказательной силы. Наука права относит вообще и безразлично все средства, ведущие к обнаружению материальной истины или средства, ведущие к убеждению судьи в существовании фактов, служащих основанием спору, к числу доказательств, не исключая пи осмотра на месте, ни заключения сведущих людей. Если и есть какое-либо различие между этими последними способами обнаружения истины и другими доказательствами, то различие это обнаруживается разве только в том, что посредством этих действий и, преимущественно, посредством осмотра на месте, суд имеет возможность прямее и непосредственнее достигнуть обнаружения истины, чем при других средствах доказывания — и только, потому что судья, производя сам лично осмотр, имеет возможность непосредственно propribus sensibus убедиться в положении вещей, между тем, как при других способах доказательства судья доходит до обнаружения истины посредственно, и не иначе, как путем более или менее длинного ряда умозаключений и выводов, восходя постепенно от неизвестного к известному и вероятному.
В силу этих соображений нельзя, кажется, не прийти к тому окончательному выводу, что осмотр на месте и заключение сведущих людей должны быть, наравне с другими средствами обнаружения истины, в отношении материальной стороны дела, прямо отнесены к числу доказательств; а затем, если что и можно относить к поверке доказательств, то разве только правила устава о поверке письменных доказательств, как правила, действительно определяющие только способы, посредством которых суд может проверить правильность других, представленных сторонами, самостоятельных доказательств, в случае возникновения спора о силе и значении их. В указанном мной смысле на значение осмотра на месте, как доказательства, высказался и сенат в решении по делу Швебига (реш. 1873 г., № 1639), в котором сенат объяснил, что осмотр на месте может быть допускаем и как самостоятельное доказательство, и что в том случае, когда осмотр представляется, вместе с тем, единственным
