Степанъ Аркадьевичъ. — Это во всѣхъ отношеніяхъ самый разумный выходъ для супруговъ, находящихся въ такихъ отношеніяхъ, какъ вы. Что же дѣлать, если супруги нашли, что жизнь для нихъ невозможна вмѣстѣ? Это всегда можетъ случиться.
Алексѣй Александровичъ тяжело вздохнулъ и закрылъ глаза.
— Тутъ только одно соображеніе: желаетъ ли одинъ изъ супруговъ вступить въ другой бракъ? если нѣтъ, такъ это очень просто, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, все болѣе и болѣе освобождаясь отъ стѣсненія.
Алексѣй Александровичъ, сморщившись отъ волненія, проговорилъ что-то самъ съ собой и ничего не отвѣчалъ. Все, что для Степана Аркадьевича оказалось такъ очень просто, тысячу тысячъ разъ обдумывалъ Алексѣй Александровичъ. И все это ему казалось не только не очень просто, но казалось вполнѣ невозможно. Разводъ, подробности котораго онъ уже зналъ, теперь казался ему невозможнымъ потому, что чувство собственнаго достоинства и уваженіе къ религіи не позволяли ему принять на себя обвиненіе въ фиктивном прелюбодѣяніи и еще менѣе допустить, чтобы жена, прощеная и любимая имъ, была уличена и опозорена. Разводъ представлялся невозможнымъ и по другимъ, еще болѣе важнымъ причинамъ.
Что будетъ съ сыномъ въ случаѣ развода? Оставить его съ матерью было невозможно. Разведенная мать будетъ имѣть свою незаконную семью, въ которой положеніе пасынка и воспитаніе его будутъ, по всей вѣроятности, дурны. Оставить его съ собой? Онъ зналъ, что это было бы мщеніемъ съ его стороны, а онъ не хотѣлъ этого. Но кромѣ этого, всего невозможнѣе казался разводъ для Алексѣя Александровича потому, что, согласившись на разводъ, онъ этимъ самымъ губилъ Анну. Ему запало въ душу слово, сказанное Дарьей Александровной въ Москвѣ, о томъ, что, рѣшаясь на разводъ, онъ думаетъ о себѣ, а не думаетъ, что этимъ онъ губитъ ее безвозвратно. И онъ, связавъ это слово со своимъ прощеніемъ, со своею привязанностью
