зналъ, принято считать чѣм-то очень низкимъ, но которые теперь для Левина казались одни важными. „Это, можетъ быть, не важно было при крѣпостномъ правѣ или не важно въ Англіи. Въ обоихъ случаяхъ самыя условія опредѣлены; но у насъ теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопросъ о томъ, какъ уложатся эти условія, есть единственный важный вопросъ въ Россіи“, думалъ Левинъ.
Охота оказалась хуже, чѣмъ ожидалъ Левинъ. Болото высохло, и дупелей совсѣмъ не было. Онъ проходилъ цѣлый день и принесъ только три штуки, но зато принесъ, какъ и всегда съ охоты, отличный аппетитъ, отличное расположеніе духа и то возбужденное умственное состояніе, которымъ всегда сопровождалось у него сильное физическое движеніе. И на охотѣ, въ то время когда онъ, казалось, ни о чемъ не думалъ, нѣтъ-нѣтъ и опять ему вспоминался старикъ со своею семьей, и впечатлѣніе это какъ будто требовало къ себѣ не только вниманія, но и разрѣшенія чего-то съ нимъ связаннаго.
Вечеромъ, за чаемъ, въ присутствіи двухъ помѣщиковъ, пріѣхавшихъ по каким-то дѣламъ опеки, завязался тотъ самый интересный разговоръ, какого и ожидалъ Левинъ.
Левинъ сидѣлъ подлѣ хозяйки у чайнаго стола и долженъ былъ вести разговоръ съ нею и свояченицею, сидѣвшею противъ него. Хозяйка была круглолицая, бѣлокурая и невысокая женщина, вся сіяющая ямочками и улыбками. Левинъ старался черезъ нее выпытать рѣшеніе той для него важной загадки, которую представлялъ ея мужъ, но онъ не имѣлъ полной свободы мыслей, потому что ему было мучительно неловко. Мучительно неловко ему было оттого, что противъ него сидѣла свояченица въ особенномъ, для него, какъ ему казалось, надѣтомъ платьѣ, съ особеннымъ въ видѣ трапеціи вырѣзомъ на бѣлой груди; этотъ четырехугольный вырѣзъ, несмотря на то, что грудь была очень бѣлая, или особенно потому, что она была очень бѣлая, лишалъ Левина свободы мысли. Онъ воображалъ себѣ, вѣроятно ошибочно, что вырѣзъ этотъ сдѣланъ на его счетъ,
