реты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народъ, блестя на яркомъ солнцѣ шляпами, кишѣлъ у входа и по расчищеннымъ дорожкамъ между русскими домиками съ рѣзными князьками; старыя, кудрявыя березы сада, обвисшія всѣми вѣтвями отъ снѣга, казалось, были разубраны въ новыя, торжественныя ризы.
Онъ шелъ по дорожкѣ къ катку и говорилъ себѣ: „Надо не волноваться, надо успокоиться. О чемъ ты? Чего ты? Молчи, глупое“ , обращался онъ къ своему сердцу. И чѣмъ больше онъ старался себя успокоить, тѣмъ все хуже захватывало ему дыханіе. Знакомый встрѣтился и окликнулъ его, но Левинъ даже не узналъ, кто это былъ. Онъ подошелъ къ горамъ, на которыхъ гремѣли цѣпи спускаемыхъ и поднимаемыхъ салазокъ, грохотали катившіяся салазки и звучали веселые голоса. Онъ прошелъ еще нѣсколько шаговъ, и передъ нимъ открылся катокъ, и тотчасъ же среди всѣхъ катавшихся онъ узналъ ее.
Онъ узналъ, что она тутъ, по радости и страху, охватившимъ его сердце. Она стояла, разговаривая съ дамой, на противоположномъ концѣ катка. Ничего, казалось, не было особеннаго ни въ ея одеждѣ, ни въ ея позѣ; но для Левина такъ же легко было узнать ее въ этой толпѣ, какъ розанъ въ крапивѣ. Все освѣщалось ею. Она была улыбка, озарявшая все вокругъ. „Неужели я могу сойти туда на ледъ, подойти къ ней?“ подумалъ онъ. Мѣсто, гдѣ она была, показалось ему недоступною святыней, и была минута, что онъ чуть не ушелъ: такъ страшно ему стало. Ему нужно было сдѣлать усиліе надъ собой и разсудить, что около нея ходятъ всякаго рода люди, что и самъ онъ могъ придти туда кататься на конькахъ. Онъ сошелъ внизъ, избѣгая подолгу смотрѣть на нее, какъ на солнце, но онъ видѣлъ ее, какъ солнце, и не глядя.
На льду собирались въ этотъ день недѣли и въ эту пору дня люди одного кружка, всѣ знакомые между собой. Были тутъ и мастера кататься, щеголявшіе искусствомъ, и учившіеся за креслами, съ робкими и неловкими движеніями, и мальчики, и старые люди, катавшіеся для гигіеническихъ цѣлей; всѣ казались
