— Персики у васъ лежали въ угольной, такъ, кажется, они потихонечку одинъ скушали.
Напоминаніе о сынѣ вдругъ вывело Анну изъ того безвыходнаго положенія, въ которомъ она находилась. Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она взяла на себя въ послѣдніе годы, и съ радостью почувствовала, что въ томъ состояніи, въ которомъ она находилась, у нея есть держава, независимая отъ положенія, въ которое она станетъ къ мужу и къ Вронскому. Эта держава былъ сынъ. Въ какое бы положеніе она ни стала, она не можетъ покинуть сына. Пускай мужъ опозоритъ и выгонитъ ее, пускай Вронскій охладѣетъ къ ней и продолжаетъ вести свою независимую жизнь (она опять съ желчью и упрекомъ подумала о немъ), она не можетъ оставить сына. У нея есть цѣль жизни. И ей надо дѣйствовать, дѣйствовать, чтобъ обезпечить это положеніе съ сыномъ, чтобы его не отняли у нея. Даже скорѣе, какъ можно скорѣе надо дѣйствовать, пока его не отняли у нея. Надо взять сына и уѣхать. Вотъ одно, что ей надо теперь дѣлать. Ей нужно было успокоиться и выйти изъ этого мучительнаго положенія. Мысль о прямомъ дѣлѣ, связывавшемся съ сыномъ, и о томъ, чтобы сейчасъ же уѣхать съ нимъ куда-нибудь, дала ей это успокоеніе.
Она быстро одѣлась, сошла внизъ и рѣшительными шагами вошла въ гостиную, гдѣ, по обыкновенію, ожидалъ ее кофе и Сережа съ гувернанткой. Сережа, весь въ бѣломъ, стоялъ у стола подъ зеркаломъ и, согнувшись спиной и головой, съ выраженіемъ напряженнаго вниманія, которое она знала въ немъ и которымъ онъ былъ похожъ на отца, что-то дѣлалъ съ цвѣтами, которые онъ принесъ.
Гувернантка имѣла особенно строгій видъ. Сережа пронзительно, какъ это часто бывало съ нимъ, вскрикнулъ: „А, мама!“ и остановился въ нерѣшительности: идти ли къ матери здороваться и бросить цвѣты или додѣлать вѣнокъ и съ цвѣтами идти?
