народъ, и крутая стѣна травы недокошеннаго мѣста луга, и ястреба, вившіеся надъ оголеннымъ лугомъ, — все это было совершенно ново. Очнувшись, Левинъ сталъ соображать, сколько скошено и сколько еще можно сдѣлать нынче.
Сработано было чрезвычайно много на сорокъ два человѣка. Весь большой лугъ, который при барщинѣ кашивали два дня въ тридцать косъ, былъ уже скошенъ. Нескошенными оставались углы съ короткими рядами. Но Левину хотѣлось какъ можно больше скосить въ этотъ день, и досадно было на солнце, которое такъ скоро спускалось. Онъ не чувствовалъ никакой усталости; ему только хотѣлось еще и еще поскорѣе и какъ можно больше сработать.
— А что, еще скосимъ, какъ думаешь, Машкинъ Верхъ? — сказалъ онъ старику.
— Какъ Богъ дастъ, солнце не высоко. Нечто водочки ребятамъ?
Во время полдника, когда опять сѣли и курящіе закурили, старикъ объявилъ ребятамъ, что „Машкинъ Верхъ скосить — водка будетъ“.
— Эка, не скосить! Заходи, Титъ! Живо смахнемъ! Наѣшься ночью. Заходи! — послышались голоса, и, доѣдая хлѣбъ, косцы пошли заходить.
— Ну, ребята, держись! — сказалъ Титъ и почти рысью пошелъ передомъ.
— Иди, иди! — говорилъ старикъ, спѣя за нимъ и легко догоняя его, — срѣжу! берегись!
И молодые, и старые какъ бы на перегонку косили. Но, какъ они ни торопились, они не портили травы, и ряды откладывались такъ же чисто и отчетливо. Остававшійся въ углу уголокъ былъ смахнутъ въ пять минутъ. Еще послѣдніе косцы доходили ряды, какъ передніе захватили кафтаны на плечи и пошли черезъ дорогу къ Машкину Верху.
Солнце уже спускалось къ деревьямъ, когда они, побрякивая брусницами, вошли въ лѣсной овражекъ Машкина Верха. Трава
