разъ, — сказалъ онъ, обнимая и цѣлуя его, — на тягѣ постоять — два, и лѣсъ въ Ергушовѣ продать — три.
— Прекрасно! А какова весна? Какъ это ты на саняхъ доѣхалъ?
— Въ телѣгѣ еще хуже, Константинъ Дмитричъ, — отвѣчалъ знакомый ямщикъ.
— Ну, я очень, очень радъ тебѣ, — искренно улыбаясь дѣтски-радостною улыбкой, сказалъ Левинъ.
Левинъ провелъ своего гостя въ комнату для пріѣзжихъ, куда и были внесены вещи Степана Аркадьевича: мѣшокъ, ружье въ чехлѣ, сумка для сигаръ, и, оставивъ его умываться и переодѣваться, самъ пока прошелъ въ контору сказать о пахотѣ и клеверѣ. Агаѳья Михайловна, всегда очень озабоченная честью дома, встрѣтила его въ передней вопросами насчетъ обѣда.
— Какъ хотите дѣлайте, только поскорѣе, — сказалъ онъ и пошелъ къ приказчику.
Когда онъ вернулся, Степанъ Аркадьевичъ, вымытый, расчесанный и сіяя улыбкой, выходилъ изъ своей двери, и они вмѣстѣ пошли наверхъ.
— Ну, какъ я радъ, что добрался до тебя! Теперь я пойму, въ чемъ состоятъ тѣ таинства, которыя ты тутъ совершаешь. Но нѣтъ, право, я завидую тебѣ. Какой домъ, какъ славно все! Свѣтло, весело, — говорилъ Степанъ Аркадьевичъ, забывая, что не всегда бываетъ весна и ясные дни, какъ нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнѣе было бы хорошенькую горничную въ фартучкѣ; но съ твоимъ монашествомъ и строгимъ стилемъ это очень хорошо.
Степанъ Аркадьевичъ разсказалъ много интересныхъ новостей и въ особенности интересную для Левина новость, что братъ его Сергѣй Ивановичъ собирался на нынѣшнее лѣто къ нему въ деревню.
Ни одного слова Степанъ Аркадьевичъ не сказалъ про Кити и вообще Щербацкихъ; только передалъ поклонъ жены. Левинъ
