— Довольно ли, недовольно, видно обойтись надо, — сказалъ Матвѣй, захлопывая дверку и отступая на крыльцо.
Дарья Александровна между тѣмъ, успокоивъ ребенка и по звуку кареты понявъ, что онъ уѣхалъ, вернулась опять въ спальню. Это было единственное убѣжище ея отъ домашнихъ заботъ, которыя обступали ее, какъ только она выходила. Уже и теперь въ то короткое время, когда она выходила въ дѣтскую, англичанка и Матрена Филимоновна успѣли сдѣлать ей нѣсколько вопросовъ, не терпѣвшихъ отлагательства и на которые она одна могла отвѣтить: что надѣть дѣтямъ на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другимъ поваромъ?
— Ахъ, оставьте, оставьте меня! — сказала она и, вернувшись въ спальню, сѣла на то же мѣсто, гдѣ она говорила съ мужемъ, сжавъ исхудавшія руки съ кольцами, спускавшимися съ костлявыхъ пальцевъ, и принялась перебирать въ воспоминаніи весь бывшій разговоръ. „Уѣхалъ! Но чѣмъ же кончилъ онъ съ нею? — думала она. — Неужели онъ видаетъ ее? Зачѣмъ я не спросила его? Нѣтъ, нѣтъ, сойтись нельзя. Если мы и останемся въ одномъ домѣ — мы чужіе. Навсегда чужіе! — повторила она опять съ особеннымъ значеніемъ это страшное для нея слово. — А какъ я любила, Боже мой, какъ я любила его!.. Какъ я любила! И теперь развѣ я не люблю его? Не больше ли, чѣмъ прежде, я люблю его? Ужасно главное то…“ начала она, но не докончила своей мысли, потому что Матрена Филимоновна высунулась изъ двери.
— Ужъ прикажите за братомъ послать, — сказала она, — все онъ изготовитъ обѣдъ; а то, по-вчерашнему, до шести часовъ дѣти не ѣвши.
— Ну, хорошо, я сейчасъ выйду и распоряжусь. Да послали ли за свѣжимъ молокомъ?
И Дарья Александровна погрузилась въ заботы дня и потопила въ нихъ на время свое горе.
