— Мама? Встала, — отвѣчала дѣвочка.
Степанъ Аркадьевичъ вздохнулъ.
„Значитъ, опять не спала всю ночь“, подумалъ онъ.
— Что, она весела?
Дѣвочка знала, что между отцомъ и матерью была ссора, и что мать не могла быть весела, и что отецъ долженъ знать это, и что онъ притворяется, спрашивая объ этомъ такъ легко. И она покраснѣла за отца. Онъ тотчасъ же понялъ это и также покраснѣлъ.
— Не знаю, — сказала она. — Она не велѣла учиться, а велѣла идти гулять съ миссъ Гуль къ бабушкѣ.
— Ну, иди, Танчурочка моя. Ахъ да, постой, — сказалъ онъ, все-таки удерживая ее и гладя ея нѣжную ручку.
Онъ досталъ съ камина, гдѣ вчера поставилъ, коробочку конфетъ и далъ ей двѣ, выбравъ ея любимыя, шоколадную и помадную.
— Гришѣ?—сказала дѣвочка, указывая на шоколадную.
— Да, да.—И, еще погладивъ ея плечико, онъ поцѣловалъ ее въ корни волосъ и шею и отпустилъ ее.
— Карета готова,—сказалъ Матвѣй.—Да просительница, прибавилъ онъ.
— Давно тутъ?—спросилъ Степанъ Аркадьевичъ.
— Съ полчасика.
— Сколько разъ тебѣ приказано сейчасъ же докладывать!
— Надо же вамъ дать хоть кофею откушать,—сказалъ Матвѣй тѣмъ дружески-грубымъ тономъ, на который нельзя было сердиться.
— Ну, проси же скорѣе,—сказалъ Облонскій, морщась отъ досады.
Просительница, штабсъ-капитанша Калинина, просила о невозможномъ и безтолковомъ; но Степанъ Аркадьевичъ, по своему обыкновенію, усадилъ ее, внимательно, не перебивая, выслушалъ ее и далъ ей подробный совѣтъ, къ кому и какъ обратиться, и даже бойко и складно своимъ крупнымъ, растя-
