Въ огняхъ зари алѣютъ облака,—
На посохъ опершись, стою я, молча, въ полѣ;
Надъ сердцемъ тѣнь, и свѣтъ, и смутная тоска:
Такъ лебедь молодой одинъ груститъ, груститъ на волѣ!
5 Въ душистой мглѣ, окрестъ, ввѣряюся мечтамъ
И чувствую наплывъ святыхъ воспоминаній;
Я душу распахнулъ и небу, и цвѣтамъ—
Такъ жутко—хорошо!.. но грудь полна рыданій.
В огнях зари алеют облака, —
На посох оперши́сь, стою я, молча, в поле;
Над сердцем тень, и свет, и смутная тоска:
Так лебедь молодой один грустит, грустит на воле!
5 В душистой мгле, окрест, вверяюся мечтам
И чувствую наплыв святых воспоминаний;
Я душу распахнул и небу, и цветам —
Так жутко — хорошо!.. но грудь полна рыданий.
Молитвенная тишь! и вдруг, с родных могил, 10 Где мрак объемлет персть,[1] нашедшую забвенье,
Как сладкий говор струн, как глас небесных сил,
Пернатого певца струится вдохновенье.
Туманный серп луны печально льёт лучи,
А звуки говорят: когда он вновь родится, 15 Ты крепко будешь спать в таинственной ночи,
И небывалый сон в земле тебе приснится!
