были уже обвѣнчаны. Изъ внутреннихъ покоевъ доносились звуки музыки, а надъ зеленымъ лугомъ, гдѣ былъ расположенъ амфитеатръ, взлетали ракеты и бураки, разсыпавшіеся искрами въ голубомъ воздухѣ.
Въ одной изъ высокихъ оконныхъ нишъ показались двѣ тѣни—кавалеръ и дама.—Это онъ и она!—сказала Доменика. Тѣни склонились другъ къ другу и какъ будто слились въ поцѣлуѣ… Я увидѣлъ, что моя пріемная мать сложила руки, творя молитву; я тоже невольно преклонилъ колѣни подъ темными кипарисами и началъ молиться за свою дорогую синьору. Доменика опустилась на колѣни рядомъ со мною: «Пошли имъ Богъ счастья!» Въ ту же минуту ракета разлетѣлась, и съ неба какъ-будто упали тысячи звѣздочекъ, въ знакъ того, что желаніе старухи сбудется. Но она всетаки плакала, плакала обо мнѣ: намъ предстояла скорая разлука! Eccellenza внесъ за меня деньги въ Іезуитскую коллегію, и я долженъ былъ воспитываться тамъ, вмѣстѣ съ другими дѣтьми, для болѣе блестящей будущности, нежели та, которая могла ожидать меня въ Кампаньѣ у Доменики и Бенедетто.
— Пожалуй, въ послѣдній разъ на моемъ вѣку иду я съ тобою черезъ Кампанью,—сказала мнѣ старуха.—Теперь ты будешь ходить по блестящему паркету, да мягкимъ коврамъ! Ихъ нѣтъ у бѣдной Доменики, но ты былъ добрымъ мальчикомъ, останешься имъ и никогда не забудешь ни меня, ни бѣднаго Бенедетто! Господи, подумать только, что теперь тебя можетъ еще осчастливить блюдо жареныхъ каштановъ! Ты можешь еще забавляться, играя на дудочкѣ изъ тростинки, и глаза твои свѣтятся радостью небесною, глядя какъ жарятся на камышѣ каштаны! Потомъ ты никогда уже не будешь такъ радоваться всякой бездѣлицѣ. Репейникъ Кампаньи цвѣтетъ всетаки красными цвѣтами, а на блестящемъ полу въ богатыхъ покояхъ не растетъ и соломинки, на немъ легко поскользнуться! Не забывай никогда, что ты изъ бѣдной семьи, мой милый Антоніо! Помни, что ты долженъ и видѣть, и не видѣть, и слышать, и не слышать! Вотъ какъ приведется тебѣ пробивать себѣ дорогу! Когда Господь призоветъ къ себѣ насъ съ Бенедетто, когда ребенокъ, котораго ты качалъ въ люлькѣ, будетъ мыкать жизнь бѣднымъ крестьяниномъ въ Кампаньѣ, ты, можетъ быть, пріѣдешь когда-нибудь въ богатой каретѣ или верхомъ на великолѣпномъ конѣ взглянуть на старую гробницу, гдѣ ты спалъ, игралъ и жилъ съ нами, и увидишь, что въ ней живутъ чужіе люди, которые низко поклонятся тебѣ! Но ты не возгордишься! Ты вспомнишь прежніе дни, старую Доменику, жареные каштаны и ребенка, котораго ты баюкалъ, вспомнишь свое собственное, бѣдное дѣтство,—у тебя, вѣдь, золотое сердце, мой Антоніо!—Тутъ она крѣпко поцѣловала меня и заплакала. Сердце мое готово было разорваться. Этотъ обратный путь домой и ея рѣчи были для меня тяжелѣе самой разлуки. Тогда Доме-
были уже обвенчаны. Из внутренних покоев доносились звуки музыки, а над зелёным лугом, где был расположен амфитеатр, взлетали ракеты и бураки, рассыпавшиеся искрами в голубом воздухе.
В одной из высоких оконных ниш показались две тени — кавалер и дама. — Это он и она! — сказала Доменика. Тени склонились друг к другу и как будто слились в поцелуе… Я увидел, что моя приёмная мать сложила руки, творя молитву; я тоже невольно преклонил колени под тёмными кипарисами и начал молиться за свою дорогую синьору. Доменика опустилась на колени рядом со мною: «Пошли им Бог счастья!» В ту же минуту ракета разлетелась, и с неба как будто упали тысячи звёздочек, в знак того, что желание старухи сбудется. Но она всё-таки плакала, плакала обо мне: нам предстояла скорая разлука! Eccellenza внёс за меня деньги в Иезуитскую коллегию, и я должен был воспитываться там, вместе с другими детьми, для более блестящей будущности, нежели та, которая могла ожидать меня в Кампанье у Доменики и Бенедетто.
— Пожалуй, в последний раз на моём веку иду я с тобою через Кампанью, — сказала мне старуха. — Теперь ты будешь ходить по блестящему паркету, да мягким коврам! Их нет у бедной Доменики, но ты был добрым мальчиком, останешься им и никогда не забудешь ни меня, ни бедного Бенедетто! Господи, подумать только, что теперь тебя может ещё осчастливить блюдо жареных каштанов! Ты можешь ещё забавляться, играя на дудочке из тростинки, и глаза твои светятся радостью небесною, глядя как жарятся на камыше каштаны! Потом ты никогда уже не будешь так радоваться всякой безделице. Репейник Кампаньи цветёт всё-таки красными цветами, а на блестящем полу в богатых покоях не растёт и соломинки, на нём легко поскользнуться! Не забывай никогда, что ты из бедной семьи, мой милый Антонио! Помни, что ты должен и видеть, и не видеть, и слышать, и не слышать! Вот как приведётся тебе пробивать себе дорогу! Когда Господь призовёт к себе нас с Бенедетто, когда ребёнок, которого ты качал в люльке, будет мыкать жизнь бедным крестьянином в Кампанье, ты, может быть, приедешь когда-нибудь в богатой карете или верхом на великолепном коне взглянуть на старую гробницу, где ты спал, играл и жил с нами, и увидишь, что в ней живут чужие люди, которые низко поклонятся тебе! Но ты не возгордишься! Ты вспомнишь прежние дни, старую Доменику, жареные каштаны и ребёнка, которого ты баюкал, вспомнишь своё собственное, бедное детство, — у тебя, ведь, золотое сердце, мой Антонио! — Тут она крепко поцеловала меня и заплакала. Сердце моё готово было разорваться. Этот обратный путь домой и её речи были для меня тяжелее самой разлуки. Тогда Доме-
