какъ диллижансъ встряхивало. Я закрылъ глаза, потомъ опять открылъ ихъ, продолжая дремать, или по крайней мѣрѣ грезить. Взоръ мой приковала одна большая гвоздика въ моемъ букетѣ. Всѣ цвѣты сильно благоухали, но эта гвоздика, казалось, превосходила всѣ остальные цвѣты и запахомъ и яркостью красокъ. Всего же забавнѣе было то, что въ чашечкѣ ея сидѣло крохотное воздушное, прозрачное существо, величиною не больше одного лепестка самого цвѣтка. Это былъ геній цвѣтка. Въ каждомъ цвѣткѣ обитаетъ, вѣдь, такой геній, который живетъ и умираетъ вмѣстѣ съ цвѣткомъ. Крылышки его были того же цвѣта, какъ и лепестки гвоздики, но такъ нѣжны и тонки, что казались лишь отраженіемъ красокъ цвѣтка въ лучахъ мѣсяца. Золотистыя кудри генія, воздушнѣе цвѣточной пыли, вились по его плечамъ и слегка волновались отъ вѣтра.
Вглядѣвшись въ другіе цвѣты, я замѣтилъ, что и въ каждомъ изъ нихъ сидѣло по такому же созданьицу. Ихъ крылышки и одѣянія тоже казались отраженіемъ красокъ тѣхъ цвѣтовъ, въ которыхъ они обитали. Они покачивались на нѣжныхъ благоухающихъ лепесткахъ, пѣли и смѣялись, но такъ тихо, что мнѣ чудились въ воздухѣ лишь нѣжные тихіе звуки Эоловой арфы.
Скоро въ открытое окно кареты влетѣли еще сотни эльфовъ всѣхъ видовъ. Они вылетѣли изъ темныхъ сосенъ и степныхъ цвѣтовъ. То-то поднялась возня, смѣхъ, пѣніе и пляска! Они пролетали подъ самымъ моимъ носомъ и не задумались даже устроить плясъ прямо у меня на лбу! Эльфы, вылетѣвшіе изъ сосенъ, напоминали дикарей съ копьями и пиками, но были такъ же легки и воздушны, какъ тотъ легкій туманъ, который при первыхъ лучахъ утренняго солнышка подымается изъ окропленной росою чашечки розы. Малютки дѣлились на отдѣльныя партіи и давали цѣлыя представленія, которыя и снились во снѣ пассажирамъ,—каждому свое.
Молодому веселому гамбургскому студенту снился Берлинъ; цѣлая толпа эльфовъ изображала нѣмецкихъ студентовъ, нѣкоторые же—заправскихъ филистеровъ съ длинными трубками въ зубахъ и дубинками въ рукахъ. Студенты стояли сплошными рядами, какъ будто собрались на лекцію; одинъ изъ сосновыхъ эльфовъ вскарабкался, какъ настоящій Гегель, на кафедру и началъ говорить такую ученую и витіеватую рѣчь, что я не понялъ изъ нея ни полслова. Другая партія эльфовъ плясала на губахъ англичанина и цѣловала ихъ, а ему снилось, что онъ цѣлуетъ свою невѣсту, глядитъ въ ея ласковые, умные глаза. Передъ молодой дѣвушкой эльфы разыграли серьезную сцену изъ ея собственной жизни; слезы текли по ея щекамъ, а малютки-эльфы, улыбаясь, глядѣлись въ нихъ, какъ въ зеркало, и вотъ въ каждой слезинкѣ, скатившейся по щечкамъ спящей дѣвушки, свѣтилась невинная улыбка!
как дилижанс встряхивало. Я закрыл глаза, потом опять открыл их, продолжая дремать, или по крайней мере грезить. Взор мой приковала одна большая гвоздика в моём букете. Все цветы сильно благоухали, но эта гвоздика, казалось, превосходила все остальные цветы и запахом и яркостью красок. Всего же забавнее было то, что в чашечке её сидело крохотное воздушное, прозрачное существо, величиною не больше одного лепестка самого цветка. Это был гений цветка. В каждом цветке обитает, ведь, такой гений, который живёт и умирает вместе с цветком. Крылышки его были того же цвета, как и лепестки гвоздики, но так нежны и тонки, что казались лишь отражением красок цветка в лучах месяца. Золотистые кудри гения, воздушнее цветочной пыли, вились по его плечам и слегка волновались от ветра.
Вглядевшись в другие цветы, я заметил, что и в каждом из них сидело по такому же созданьицу. Их крылышки и одеяния тоже казались отражением красок тех цветов, в которых они обитали. Они покачивались на нежных благоухающих лепестках, пели и смеялись, но так тихо, что мне чудились в воздухе лишь нежные тихие звуки Эоловой арфы.
Скоро в открытое окно кареты влетели ещё сотни эльфов всех видов. Они вылетели из тёмных сосен и степных цветов. То-то поднялась возня, смех, пение и пляска! Они пролетали под самым моим носом и не задумались даже устроить пляс прямо у меня на лбу! Эльфы, вылетевшие из сосен, напоминали дикарей с копьями и пиками, но были так же легки и воздушны, как тот лёгкий туман, который при первых лучах утреннего солнышка подымается из окроплённой росою чашечки розы. Малютки делились на отдельные партии и давали целые представления, которые и снились во сне пассажирам, — каждому своё.
Молодому весёлому гамбургскому студенту снился Берлин; целая толпа эльфов изображала немецких студентов, некоторые же — заправских филистеров с длинными трубками в зубах и дубинками в руках. Студенты стояли сплошными рядами, как будто собрались на лекцию; один из сосновых эльфов вскарабкался, как настоящий Гегель, на кафедру и начал говорить такую учёную и витиеватую речь, что я не понял из неё ни полслова. Другая партия эльфов плясала на губах англичанина и целовала их, а ему снилось, что он целует свою невесту, глядит в её ласковые, умные глаза. Перед молодой девушкой эльфы разыграли серьёзную сцену из её собственной жизни; слёзы текли по её щекам, а малютки-эльфы, улыбаясь, гляделись в них, как в зеркало, и вот в каждой слезинке, скатившейся по щёчкам спящей девушки, светилась невинная улыбка!
