гробъ, слышалъ, какъ онъ глухо стукнулся о другіе гроба… Затѣмъ, всѣ ушли съ кладбища, а меня Маріучія заставила опуститься у могилы на колѣни и прочесть «Ora pro nobis».
Лунною ночью мы съ Маріучіей, Федериго и еще двумя другими иностранцами выѣхали изъ Дженцано. Альбанскія горы были окутаны густыми облаками; я смотрѣлъ на легкій туманъ, плывшій при свѣтѣ луны надъ Кампаньей; спутники мои говорили мало; скоро я заснулъ и видѣлъ во снѣ Мадонну, цвѣты и матушку: она опять была жива, улыбалась и разговаривала со мною!
гроб, слышал, как он глухо стукнулся о другие гроба… Затем, все ушли с кладбища, а меня Мариучия заставила опуститься у могилы на колени и прочесть «Ora pro nobis».
Лунною ночью мы с Мариучией, Федериго и ещё двумя другими иностранцами выехали из Дженцано. Альбанские горы были окутаны густыми облаками; я смотрел на лёгкий туман, плывший при свете луны над Кампаньей; спутники мои говорили мало; скоро я заснул и видел во сне Мадонну, цветы и матушку: она опять была жива, улыбалась и разговаривала со мною!
Когда мы вернулись въ Римъ, въ домикъ моей матери, былъ поднятъ вопросъ о томъ, что собственно слѣдовало дѣлать со мной. Фра Мартино былъ за то, чтобы меня отправили въ Кампанью, къ родителямъ Маріучіи, почтенной пастушеской четѣ; мои двадцать скудо были, вѣдь, для нихъ цѣлымъ богатствомъ, и они приняли бы меня, какъ родного. Одно только смущало его: я наполовину уже принадлежалъ церкви, а, отправившись въ Кампанью, я бы уже не могъ служить пѣвчимъ въ церкви капуциновъ! Федериго же вообще стоялъ за то, чтобы меня помѣстили въ какое-нибудь почтенное семейство въ самомъ Римѣ; ему не хотѣлось,—сказалъ онъ—чтобы изъ меня вышелъ грубый невѣжественный крестьянинъ! Пока фра Мартино совѣтовался съ братіей въ монастырѣ, неожиданно прискакалъ на четверенькахъ дядюшка Пеппо, услышавшій о смерти матушки и о доставшихся мнѣ двадцати скудо. Они-то главнымъ образомъ и привлекли его сюда. Онъ заявилъ, что въ качествѣ единственнаго моего родственника беретъ меня къ себѣ, что и я, и все имущество, оставшееся послѣ матушки, такъ же, какъ и двадцать скудо, принадлежатъ теперь ему! Маріучія принялась увѣрять его, что она и фра Мартино уже устроили все къ лучшему, и дала понять Пеппо, что ему, калѣкѣ-нищему, впору заботиться о самомъ себѣ, а въ это дѣло соваться нечего!
Федериго вышелъ изъ комнаты, и двое оставшихся высказали теперь другъ другу свои эгоистичныя побужденія, заставлявшія ихъ заботиться обо мнѣ. Дядюшка Пеппо излилъ на Маріучію весь запасъ своей желчи, а дѣвушка наступала на него, какъ фурія. Ей, впрочемъ, не было дѣла ни до него, ни до меня, ни до чего бы тамъ ни было! Пусть онъ возьметъ, да переломитъ мнѣ пару реберъ, сдѣлаетъ изъ меня такого же калѣку и нищаго, который будетъ собирать гроши въ его суму! Пусть онъ возьметъ меня, но деньги она отдастъ фра Мартино; фальшивымъ глазамъ Пеппо не удастся и взглянуть на нихъ! Пеппо, въ свою очередь,
Когда мы вернулись в Рим, в домик моей матери, был поднят вопрос о том, что собственно следовало делать со мной. Фра Мартино был за то, чтобы меня отправили в Кампанью, к родителям Мариучии, почтенной пастушеской чете; мои двадцать скудо были, ведь, для них целым богатством, и они приняли бы меня, как родного. Одно только смущало его: я наполовину уже принадлежал церкви, а, отправившись в Кампанью, я бы уже не мог служить певчим в церкви капуцинов! Федериго же вообще стоял за то, чтобы меня поместили в какое-нибудь почтенное семейство в самом Риме; ему не хотелось, — сказал он — чтобы из меня вышел грубый невежественный крестьянин! Пока фра Мартино советовался с братией в монастыре, неожиданно прискакал на четвереньках дядюшка Пеппо, услышавший о смерти матушки и о доставшихся мне двадцати скудо. Они-то главным образом и привлекли его сюда. Он заявил, что в качестве единственного моего родственника берёт меня к себе, что и я, и всё имущество, оставшееся после матушки, так же, как и двадцать скудо, принадлежат теперь ему! Мариучия принялась уверять его, что она и фра Мартино уже устроили всё к лучшему, и дала понять Пеппо, что ему, калеке-нищему, впору заботиться о самом себе, а в это дело соваться нечего!
Федериго вышел из комнаты, и двое оставшихся высказали теперь друг другу свои эгоистичные побуждения, заставлявшие их заботиться обо мне. Дядюшка Пеппо излил на Мариучию весь запас своей желчи, а девушка наступала на него, как фурия. Ей, впрочем, не было дела ни до него, ни до меня, ни до чего бы там ни было! Пусть он возьмёт, да переломит мне пару рёбер, сделает из меня такого же калеку и нищего, который будет собирать гроши в его суму! Пусть он возьмёт меня, но деньги она отдаст фра Мартино; фальшивым глазам Пеппо не удастся и взглянуть на них! Пеппо, в свою очередь,
