дировала и вызывала Аврелію! Я поспѣшилъ уйти. На улицѣ стояла тишина; ночь была лунная; отъ величественнаго зданія падала гигантская тѣнь.
Мнѣ разсказали исторію вражды Монтекки и Капулетти, разлучившей двухъ влюбленныхъ, которыхъ затѣмъ соединила смерть, и показали мнѣ дворецъ Капулетти, гдѣ Ромео впервые увидѣлъ Юлію на балу. Теперь дворецъ былъ превращенъ въ постоялый дворъ. Я поднялся по лѣстницѣ, по которой прокрадывался нѣкогда навстрѣчу любви и смерти молодой Ромео. Большая бальная зала еще сохранилась, но фрески на стѣнахъ выцвѣли; большія окна были еще цѣлы, но всюду лежали кучи сора и грязи, вдоль стѣнъ тянулись бочки съ известью, а по угламъ валялись сбруя и разныя хозяйственныя орудія. И здѣсь-то нѣкогда кружились подъ звуки сладостной музыки знатнѣйшіе веронцы, здѣсь-то Ромео и Юлія пережили короткій мигъ упоенья любовью! Да, вотъ гдѣ я еще глубже проникнулся сознаніемъ ничтожества и тщеты всякаго земного блеска, почувствовалъ, что Фламинія избрала благую часть, что и Аннунціата, наконецъ, удостоилась того же! Мои дорогія умершія были теперь счастливы! Сердце мое ускоренно билось, меня снѣдало какое-то лихорадочное безпокойство, и я нигдѣ не находилъ себѣ покоя. «Въ Миланъ! Тамъ ты найдешь пріютъ!» подумалъ я и поѣхалъ въ Миланъ. Прибылъ я туда почти черезъ мѣсяцъ послѣ моего отъѣзда изъ Венеціи. Нѣтъ, въ Венеціи было гораздо лучше! Тамъ я чувствовалъ себя какъ дома, а здѣсь я былъ одинокъ и даже не желалъ заводить знакомствъ, не воспользовался ни однимъ изъ данныхъ мнѣ рекомендательныхъ писемъ.
Огромный шести-ярусный театръ со своими зіяющими, какъ пещеры, ложами и огромною залою, которая едва-ли часто бываетъ полна, производилъ впечатлѣніе пустыни и въ то же время какъ будто давилъ меня. Я былъ тамъ всего разъ; давалась опера Доницетти «Торквато Тассо». Примадонну, любимицу публики, вызывали безъ конца; она выходила, сіяя улыбкою, но я смотрѣлъ на нее съ глубокимъ сожалѣніемъ и желалъ ей умереть въ этотъ моментъ высшаго своего торжества. Кто знаетъ, что ждетъ ее въ будущемъ? Пусть лучше теперь свѣтъ оплакиваетъ ее, нежели она потомъ утраченное благоволеніе свѣта! Въ балетѣ участвовали и прелестныя дѣти, но мое сердце обливалось кровью при видѣ ихъ красоты. Больше я и не заглядывалъ въ La Scala.
Одинъ бродилъ я по тѣнистымъ улицамъ большого города, одинъ сидѣлъ въ своей комнатѣ и работалъ надъ трагедіей «Леонардо да Винчи». Здѣсь, вѣдь, онъ жилъ, здѣсь я видѣлъ его безсмертную «Вечерю». Исторія его несчастной любви такъ походила на мою: его возлюбленная тоже удалилась въ монастырь! И я думалъ о Фламиніи, объ Аннунціатѣ, и
дировала и вызывала Аврелию! Я поспешил уйти. На улице стояла тишина; ночь была лунная; от величественного здания падала гигантская тень.
Мне рассказали историю вражды Монтекки и Капулетти, разлучившей двух влюблённых, которых затем соединила смерть, и показали мне дворец Капулетти, где Ромео впервые увидел Юлию на балу. Теперь дворец был превращён в постоялый двор. Я поднялся по лестнице, по которой прокрадывался некогда навстречу любви и смерти молодой Ромео. Большая бальная зала ещё сохранилась, но фрески на стенах выцвели; большие окна были ещё целы, но всюду лежали кучи сора и грязи, вдоль стен тянулись бочки с известью, а по углам валялись сбруя и разные хозяйственные орудия. И здесь-то некогда кружились под звуки сладостной музыки знатнейшие веронцы, здесь-то Ромео и Юлия пережили короткий миг упоенья любовью! Да, вот где я ещё глубже проникнулся сознанием ничтожества и тщеты всякого земного блеска, почувствовал, что Фламиния избрала благую часть, что и Аннунциата, наконец, удостоилась того же! Мои дорогие умершие были теперь счастливы! Сердце моё ускоренно билось, меня снедало какое-то лихорадочное беспокойство, и я нигде не находил себе покоя. «В Милан! Там ты найдёшь приют!» подумал я и поехал в Милан. Прибыл я туда почти через месяц после моего отъезда из Венеции. Нет, в Венеции было гораздо лучше! Там я чувствовал себя как дома, а здесь я был одинок и даже не желал заводить знакомств, не воспользовался ни одним из данных мне рекомендательных писем.
Огромный шести-ярусный театр со своими зияющими, как пещеры, ложами и огромною залою, которая едва ли часто бывает полна, производил впечатление пустыни и в то же время как будто давил меня. Я был там всего раз; давалась опера Доницетти «Торквато Тассо». Примадонну, любимицу публики, вызывали без конца; она выходила, сияя улыбкою, но я смотрел на неё с глубоким сожалением и желал ей умереть в этот момент высшего своего торжества. Кто знает, что ждет её в будущем? Пусть лучше теперь свет оплакивает её, нежели она потом утраченное благоволение света! В балете участвовали и прелестные дети, но моё сердце обливалось кровью при виде их красоты. Больше я и не заглядывал в La Scala.
Один бродил я по тенистым улицам большого города, один сидел в своей комнате и работал над трагедией «Леонардо да Винчи». Здесь, ведь, он жил, здесь я видел его бессмертную «Вечерю». История его несчастной любви так походила на мою: его возлюбленная тоже удалилась в монастырь! И я думал о Фламинии, об Аннунциате, и
