когда я думала, что мы удалены другъ отъ друга на тысячу миль, она вдругъ очутилась возлѣ меня, и ты тоже!
— Такъ мы всѣ соединимся послѣ смерти!—сказалъ я.—Смерть богата! Она можетъ дать намъ все, что дорого нашему сердцу!—И я заговорилъ о своихъ дорогихъ умершихъ—какъ умершихъ въ дѣйствительности, такъ и умершихъ для моей любви. И не разъ возвращался я въ разговорѣ съ Фламиніей къ этимъ воспоминаніямъ, а она однажды спросила меня буду-ли я вспоминать и ее, когда мы разстанемся? Скоро, вѣдь, она удалится въ монастырь, сдѣлается монахиней, невѣстой Христа, и мы уже никогда не увидимся больше! При одной мысли объ этомъ сердце мое мучительно сжалось, и я живо почувствовалъ, насколько дорога мнѣ Фламинія. Разъ мы гуляли съ ней и ея матерью по саду виллы д’Эсте. Проходя по аллеѣ изъ темныхъ кипарисовъ, украшенной фонтанами, мы увидѣли оборваннаго нищаго, половшаго дорожку. Онъ попросилъ у насъ байоко. Я далъ ему паоло, Фламинія съ ласковою улыбкой подала ему такую же монету. «Да благословитъ Мадонна молодого барина и его прекрасную невѣсту!» закричалъ онъ намъ вслѣдъ. Франческа громко засмѣялась, а меня какъ будто варомъ обварило; я боялся даже взглянуть на Фламинію. Въ душѣ моей невольно пробудилась мысль, въ которой я не смѣлъ признаться даже самому себѣ. Привязанность къ Фламиніи медленно, но прочно пустила корни въ моемъ сердцѣ, и я чувствовалъ, что оно истечетъ кровью при разлукѣ съ нею. Она была теперь единственною моею земною привязанностью. Не любовью-ли? Можетъ быть, я любилъ ее? Но чувство, которое я питалъ къ ней, не походило ни на то, которое пробудила въ душѣ моей Аннунціата, ни на то, которое внушила мнѣ красота Лары, оба же эти послѣднія чувства были сродни между собою. Аннунціата плѣнила меня своимъ умомъ и наружностью, Лара съ перваго же взгляда ослѣпила своей красотой; совсѣмъ иначе любилъ я Фламинію. Я питалъ къ ней не дикую, жгучую страсть, а дружбу, живѣйшую братскую любовь. Припоминая свои отношенія къ ея роднымъ и ихъ намѣренія относительно ея судьбы, я приходилъ въ отчаянье: я долженъ былъ разстаться съ нею, а она была для меня дороже всего на свѣтѣ! Но я не чувствовалъ ни желанія прижать ее къ своему сердцу, ни поцѣловать, какъ Аннунціату или какъ совсѣмъ чужую мнѣ слѣпую дѣвушку. «Да благословитъ Мадонна молодого барина и его прекрасную невѣсту!» Эти слова не переставали раздаваться въ моихъ ушахъ; я старался прочесть въ глазахъ Фламиніи малѣйшее ея желаніе, ходилъ за ней по пятамъ, какъ тѣнь. Въ присутствіи другихъ я чувствовалъ себя разстроеннымъ, грустнымъ, скованнымъ тысячью цѣпей, становился молчаливъ и разсѣянъ и только наединѣ съ Фламиніей вновь обрѣталъ даръ слова. Я такъ любилъ ее и долженъ былъ лишиться ея!
когда я думала, что мы удалены друг от друга на тысячу миль, она вдруг очутилась возле меня, и ты тоже!
— Так мы все соединимся после смерти! — сказал я. — Смерть богата! Она может дать нам всё, что дорого нашему сердцу! — И я заговорил о своих дорогих умерших — как умерших в действительности, так и умерших для моей любви. И не раз возвращался я в разговоре с Фламинией к этим воспоминаниям, а она однажды спросила меня буду ли я вспоминать и её, когда мы расстанемся? Скоро, ведь, она удалится в монастырь, сделается монахиней, невестой Христа, и мы уже никогда не увидимся больше! При одной мысли об этом сердце моё мучительно сжалось, и я живо почувствовал, насколько дорога мне Фламиния. Раз мы гуляли с ней и её матерью по саду виллы д’Эсте. Проходя по аллее из тёмных кипарисов, украшенной фонтанами, мы увидели оборванного нищего, половшего дорожку. Он попросил у нас байоко. Я дал ему паоло, Фламиния с ласковою улыбкой подала ему такую же монету. «Да благословит Мадонна молодого барина и его прекрасную невесту!» закричал он нам вслед. Франческа громко засмеялась, а меня как будто варом обварило; я боялся даже взглянуть на Фламинию. В душе моей невольно пробудилась мысль, в которой я не смел признаться даже самому себе. Привязанность к Фламинии медленно, но прочно пустила корни в моём сердце, и я чувствовал, что оно истечёт кровью при разлуке с нею. Она была теперь единственною моею земною привязанностью. Не любовью ли? Может быть, я любил её? Но чувство, которое я питал к ней, не походило ни на то, которое пробудила в душе моей Аннунциата, ни на то, которое внушила мне красота Лары, оба же эти последние чувства были сродни между собою. Аннунциата пленила меня своим умом и наружностью, Лара с первого же взгляда ослепила своей красотой; совсем иначе любил я Фламинию. Я питал к ней не дикую, жгучую страсть, а дружбу, живейшую братскую любовь. Припоминая свои отношения к её родным и их намерения относительно её судьбы, я приходил в отчаянье: я должен был расстаться с нею, а она была для меня дороже всего на свете! Но я не чувствовал ни желания прижать её к своему сердцу, ни поцеловать, как Аннунциату или как совсем чужую мне слепую девушку. «Да благословит Мадонна молодого барина и его прекрасную невесту!» Эти слова не переставали раздаваться в моих ушах; я старался прочесть в глазах Фламинии малейшее её желание, ходил за ней по пятам, как тень. В присутствии других я чувствовал себя расстроенным, грустным, скованным тысячью цепей, становился молчалив и рассеян и только наедине с Фламинией вновь обретал дар слова. Я так любил её и должен был лишиться её!
