мнѣ вспомнилась слѣпая дѣвушка, отъ которой все это великолѣпіе было скрыто, и я сталъ пѣть о ея убожествѣ. Она была вдвойнѣ бѣдна, вдвойнѣ несчастна! На глазахъ у меня навернулись слезы. Дженаро принялся апплодировать, а Фабіани и Франческа согласились, что у меня есть чувство. Затѣмъ они спустились по ступенямъ во внутрь храма; я медленно поплелся за ними и вдругъ за колонной, на которую сейчасъ опирался, увидѣлъ какую-то человѣческую фигуру; она сидѣла или, вѣрнѣе, лежала подъ благоухающимъ миртовымъ кустомъ, уткнувъ голову въ колѣни и крѣпко охвативъ руками затылокъ. Это была слѣпая красавица.
Она слышала мою импровизацію, слышала, что́ я пѣлъ о ея тоскѣ и желаньяхъ! Меня такъ и рѣзнуло ножемъ по сердцу. Я наклонился надъ нею; она услышала шорохъ листьевъ и подняла голову. Лицо ея показалось мнѣ еще блѣднѣе прежняго. Я не смѣлъ шевельнуться; она продолжала прислушиваться.—Анджелло!—вполголоса позвала она. Не знаю зачѣмъ, но я притаилъ дыханье. Передо мною было изображеніе самой греческой богини красоты съ ея невидящимъ и въ то же время проникающимъ въ душу взоромъ, какъ описывала ее Аннунціата. Она сидѣла на одномъ изъ камней, служившихъ фундаментомъ храма, между дикими фиговыми деревьями и душистою миртою. Вдругъ я увидѣлъ, что она, улыбаясь, прижимаетъ къ губамъ какую-то вещицу. Это была монета, которую я далъ ей. Меня это сильно тронуло, я невольно наклонился къ ней, и… мои горячіе уста обожгли ея лобъ.
Она вскрикнула. Этотъ отчаянный крикъ оледенилъ мое сердце. Какъ испуганная лань вскочила она съ мѣста и исчезла изъ моихъ глазъ. Я кинулся бѣжать въ другую сторону, ничего не видя передъ собою, не разбирая дороги, чрезъ кусты и тернъ. «Антоніо! Антоніо!» услышалъ я далеко позади себя голосъ Фабіани и тутъ только опомнился.—Что ты, за зайцами гонялся?—спросилъ онъ меня.—Или, можетъ быть, это былъ поэтическій полетъ?
— Онъ хочетъ показать намъ, что можетъ летать, тогда какъ мы можемъ только ходить!—сказалъ Дженаро.—Я, однако, готовъ поспорить съ нимъ!—И онъ сталъ рядомъ со мною, готовясь пуститься бѣжать.
— Вы думаете, мнѣ угнаться за вами съ моей синьорой на рукахъ?—сказалъ Фабіани. Дженаро остановился.
Когда мы вернулись къ гостиницѣ, я все озирался, ища бѣдную слѣпую, но напрасно. Крикъ ея не переставалъ раздаваться у меня въ ушахъ и надрывать мнѣ сердце. Мнѣ все казалось, что я совершилъ какой-то грѣхъ. Въ самомъ дѣлѣ, я, хотя и невольно, пробудилъ въ ея душѣ всѣ горестныя чувства, описывая ея несчастіе, и затѣмъ еще испугалъ ее своимъ поцѣлуемъ. Это былъ первый поцѣлуй, который я далъ женщинѣ. Если бы дѣвушка могла видѣть меня, я бы никогда не рѣшился
мне вспомнилась слепая девушка, от которой всё это великолепие было скрыто, и я стал петь о её убожестве. Она была вдвойне бедна, вдвойне несчастна! На глазах у меня навернулись слёзы. Дженаро принялся аплодировать, а Фабиани и Франческа согласились, что у меня есть чувство. Затем они спустились по ступеням во внутрь храма; я медленно поплёлся за ними и вдруг за колонной, на которую сейчас опирался, увидел какую-то человеческую фигуру; она сидела или, вернее, лежала под благоухающим миртовым кустом, уткнув голову в колени и крепко охватив руками затылок. Это была слепая красавица.
Она слышала мою импровизацию, слышала, что́ я пел о её тоске и желаньях! Меня так и резнуло ножем по сердцу. Я наклонился над нею; она услышала шорох листьев и подняла голову. Лицо её показалось мне еще бледнее прежнего. Я не смел шевельнуться; она продолжала прислушиваться. — Анджелло! — вполголоса позвала она. Не знаю зачем, но я притаил дыханье. Передо мною было изображение самой греческой богини красоты с её невидящим и в то же время проникающим в душу взором, как описывала её Аннунциата. Она сидела на одном из камней, служивших фундаментом храма, между дикими фиговыми деревьями и душистою миртою. Вдруг я увидел, что она, улыбаясь, прижимает к губам какую-то вещицу. Это была монета, которую я дал ей. Меня это сильно тронуло, я невольно наклонился к ней, и… мои горячие уста обожгли её лоб.
Она вскрикнула. Этот отчаянный крик оледенил моё сердце. Как испуганная лань вскочила она с места и исчезла из моих глаз. Я кинулся бежать в другую сторону, ничего не видя перед собою, не разбирая дороги, чрез кусты и терн. «Антонио! Антонио!» услышал я далеко позади себя голос Фабиани и тут только опомнился. — Что ты, за зайцами гонялся? — спросил он меня. — Или, может быть, это был поэтический полёт?
— Он хочет показать нам, что может летать, тогда как мы можем только ходить! — сказал Дженаро. — Я, однако, готов поспорить с ним! — И он стал рядом со мною, готовясь пуститься бежать.
— Вы думаете, мне угнаться за вами с моей синьорой на руках? — сказал Фабиани. Дженаро остановился.
Когда мы вернулись к гостинице, я всё озирался, ища бедную слепую, но напрасно. Крик её не переставал раздаваться у меня в ушах и надрывать мне сердце. Мне всё казалось, что я совершил какой-то грех. В самом деле, я, хотя и невольно, пробудил в её душе все горестные чувства, описывая её несчастье, и затем ещё испугал её своим поцелуем. Это был первый поцелуй, который я дал женщине. Если бы девушка могла видеть меня, я бы никогда не решился
