они достаются мнѣ, вѣроятно, за мои грѣхи! О томъ же, сколько добра онъ мнѣ сдѣлалъ—знаю я одна!—И она выпрямилась.—Я валялась въ степи больная, и никому не было дѣла до меня, кромѣ развѣ грачей, да воронъ, которые готовы были заклевать меня! А онъ взялъ меня на руки и отнесъ на судно, не побоялся головомойки шкипера за такой грузъ! Я не изъ хворыхъ и скоро оправилась. Каждый живетъ по-своему, и Сёрень по-своему. Нельзя судить клячу по уздѣ! Съ нимъ мнѣ все-таки жилось куда лучше, нежели съ любезнѣйшимъ и знатнѣйшимъ изъ всѣхъ подданыхъ короля. Я, вѣдь, была замужемъ за намѣстникомъ Гюльденлёве, своднымъ братомъ короля. Потомъ я вышла за Палле Дюре. Оба—одного поля ягоды! У каждаго свой вкусъ, и у меня свой! Заболталась я, однако, съ вами, ну, да зато теперь вы знаете все!
И она ушла изъ комнаты.
Это была Марія Груббе! Вотъ какъ обернулось для нея колесо счастья! Немного еще Новогоднихъ вечеровъ довелось ей пережить. Гольбергъ пишетъ, что она умерла въ іюнѣ 1716 года, но онъ не пишетъ о томъ,—да онъ и не зналъ этого—что когда матушка Сёренъ, какъ ее называли, лежала въ гробу, надъ домомъ, молча, носились стаи большихъ черныхъ птицъ,—онѣ какъ будто знали, что тамъ, гдѣ похороны, надо соблюдать тишину. Послѣ же того, какъ тѣло предали землѣ, черныя птицы улетѣли, и никто больше не видалъ ихъ въ той мѣстности. Зато въ тотъ же вечеръ надъ старою усадьбою въ Ютландіи виднѣлись цѣлыя стаи грачей, воронъ и галокъ, готовыхъ перекричать другъ друга. Онѣ словно торопились подѣлиться вѣстью, что таскавшій ихъ яйца и покрытыхъ пушкомъ птенцовъ крестьянскій мальчишка работаетъ теперь въ кандалахъ на каторгѣ, а благородная дѣвица окончила жизнь перевозчицей черезъ Грензундъ. „Кра! Кра! Бра! Бра! Браво!“—кричали птицы. Тоже кричали онѣ, когда срывали старую усадьбу.
— Онѣ и теперь кричатъ то же, а и кричать-то ужъ не о чемъ!—сказалъ пономарь.—Весь родъ Груббе вымеръ, усадьба срыта, и на мѣстѣ ея стоитъ теперь нарядный птичникъ съ вызолоченными флюгерами, а въ немъ сидитъ птичница Грета. Какъ она радуется своему прелестному жилищу! Не попади она сюда, ей, вѣдь, пришлось бы доживать вѣкъ въ богадѣльнѣ!
Надъ нею ворковали голубки, вокругъ клохтали индѣйки, крякали утки.
они достаются мне, вероятно, за мои грехи! О том же, сколько добра он мне сделал — знаю я одна! — И она выпрямилась. — Я валялась в степи больная, и никому не было дела до меня, кроме разве грачей, да ворон, которые готовы были заклевать меня! А он взял меня на руки и отнёс на судно, не побоялся головомойки шкипера за такой груз! Я не из хворых и скоро оправилась. Каждый живёт по-своему, и Сёрень по-своему. Нельзя судить клячу по узде! С ним мне всё-таки жилось куда лучше, нежели с любезнейшим и знатнейшим из всех подданых короля. Я, ведь, была замужем за наместником Гюльденлёве, сводным братом короля. Потом я вышла за Палле Дюре. Оба — одного поля ягоды! У каждого свой вкус, и у меня свой! Заболталась я, однако, с вами, ну, да зато теперь вы знаете всё!
И она ушла из комнаты.
Это была Мария Груббе! Вот как обернулось для неё колесо счастья! Немного ещё Новогодних вечеров довелось ей пережить. Гольберг пишет, что она умерла в июне 1716 года, но он не пишет о том, — да он и не знал этого — что когда матушка Сёрен, как её называли, лежала в гробу, над домом, молча, носились стаи больших чёрных птиц, — они как будто знали, что там, где похороны, надо соблюдать тишину. После же того, как тело предали земле, чёрные птицы улетели, и никто больше не видал их в той местности. Зато в тот же вечер над старою усадьбою в Ютландии виднелись целые стаи грачей, ворон и галок, готовых перекричать друг друга. Они словно торопились поделиться вестью, что таскавший их яйца и покрытых пушком птенцов крестьянский мальчишка работает теперь в кандалах на каторге, а благородная девица окончила жизнь перевозчицей через Грензунд. «Кра! Кра! Бра! Бра! Браво!» — кричали птицы. Тоже кричали они, когда срывали старую усадьбу.
— Они и теперь кричат то же, а и кричать-то уж не о чем! — сказал пономарь. — Весь род Груббе вымер, усадьба срыта, и на месте её стоит теперь нарядный птичник с вызолоченными флюгерами, а в нём сидит птичница Грета. Как она радуется своему прелестному жилищу! Не попади она сюда, ей, ведь, пришлось бы доживать век в богадельне!
Над нею ворковали голубки, вокруг клохтали индейки, крякали утки.
