— Повремени, дорогой зять! Погляди сперва, каково примиреніе! Я убилъ епископа со всѣми его людьми! Не придется имъ больше распространяться объ этой исторіи, да и я не стану больше говорить о той обидѣ, что понесла моя мать!
Фитили восковыхъ свѣчей горятъ красными языками; еще краснѣе свѣтъ разливается по полу. Тутъ плаваетъ въ крови епископъ съ раздробленнымъ черепомъ; убиты и всѣ его спутники. Тихо, безмолвно въ Видбергской церкви въ ночь подъ Рождество.
На третій день праздника въ Бёрглумскомъ монастырѣ зазвонили въ колокола. Убитый епископъ и его слуги выставлены напоказъ въ церкви; тѣла покоятся подъ балдахиномъ, кругомъ стоятъ обвернутые крепомъ подсвѣчники. Въ парчевой ризѣ, съ посохомъ въ безжизненной рукѣ, лежитъ епископъ, нѣкогда могущественный повелитель края. Курится ладонъ, монахи поютъ. Въ пѣніи ихъ звучитъ жалоба, злоба и осужденіе. Вѣтеръ подтягиваетъ имъ и разноситъ эти звуки по всей странѣ. Вѣтеръ утихаетъ, успокаивается на время, но не навѣки. Время отъ времени онъ просыпается и опять принимается за свои пѣсни. Онъ распѣваетъ ихъ и въ наше время, поетъ здѣсь, на сѣверѣ Ютландіи, о епископѣ Бёрглумскомъ и его родичѣ. Пѣсни его слышатся темною ночью; испуганно внемлетъ имъ крестьянинъ, проѣзжающій по тяжелой песчаной дорогѣ мимо Бёрглумскаго монастыря; внемлетъ имъ и безсонный обитатель толстостѣнныхъ покоевъ Бёрглума. Вотъ почему такъ странно и шелеститъ по длиннымъ, гулкимъ корридорамъ, ведущимъ къ церкви. Входъ въ нее давно заложенъ, закрытъ, но не для суевѣрныхъ очей. Имъ мерещатся открытыя двери: ярко горятъ свѣчи въ паникадилахъ, курится ладонъ, церковь блещетъ прежнимъ великолѣпіемъ, монахи отпѣваютъ умершаго епископа, что лежитъ въ парчевой ризѣ, съ посохомъ въ безсильной рукѣ. На блѣдномъ, гордомъ челѣ зіяетъ кровавая рана; она горитъ, какъ огонь; такимъ огнемъ выжигаются дурныя страсти дѣтей свѣта.
Прочь! Скройтесь въ землю, покройтесь мракомъ забвенія ужасныя воспоминанія старины!
Прислушайся къ порывамъ вѣтра; они заглушаютъ шумъ катящихся волнъ морскихъ. Разыгралась буря; многимъ людямъ будетъ она стоить жизни! Нравъ моря не измѣнился съ годами. Въ эту ночь оно является всепоглощающею пастью, утромъ же,
— Повремени, дорогой зять! Погляди сперва, каково примирение! Я убил епископа со всеми его людьми! Не придётся им больше распространяться об этой истории, да и я не стану больше говорить о той обиде, что понесла моя мать!
Фитили восковых свечей горят красными языками; ещё краснее свет разливается по полу. Тут плавает в крови епископ с раздробленным черепом; убиты и все его спутники. Тихо, безмолвно в Видбергской церкви в ночь под Рождество.
На третий день праздника в Бёрглумском монастыре зазвонили в колокола. Убитый епископ и его слуги выставлены напоказ в церкви; тела покоятся под балдахином, кругом стоят обвёрнутые крепом подсвечники. В парчовой ризе, с посохом в безжизненной руке, лежит епископ, некогда могущественный повелитель края. Курится ладан, монахи поют. В пении их звучит жалоба, злоба и осуждение. Ветер подтягивает им и разносит эти звуки по всей стране. Ветер утихает, успокаивается на время, но не навеки. Время от времени он просыпается и опять принимается за свои песни. Он распевает их и в наше время, поёт здесь, на севере Ютландии, о епископе Бёрглумском и его родиче. Песни его слышатся тёмною ночью; испуганно внемлет им крестьянин, проезжающий по тяжёлой песчаной дороге мимо Бёрглумского монастыря; внемлет им и бессонный обитатель толстостенных покоев Бёрглума. Вот почему так странно и шелестит по длинным, гулким коридорам, ведущим к церкви. Вход в неё давно заложен, закрыт, но не для суеверных очей. Им мерещатся открытые двери: ярко горят свечи в паникадилах, курится ладан, церковь блещет прежним великолепием, монахи отпевают умершего епископа, что лежит в парчовой ризе, с посохом в бессильной руке. На бледном, гордом челе зияет кровавая рана; она горит, как огонь; таким огнём выжигаются дурные страсти детей света.
Прочь! Скройтесь в землю, покройтесь мраком забвения ужасные воспоминания старины!
Прислушайся к порывам ветра; они заглушают шум катящихся волн морских. Разыгралась буря; многим людям будет она стоить жизни! Нрав моря не изменился с годами. В эту ночь оно является всепоглощающею пастью, утром же,
