краяхъ,—онъ былъ отосланъ туда еще мальчикомъ познакомиться съ чужими нравами и обычаями, къ чему такъ лежала его душа, но вотъ уже нѣсколько лѣтъ о немъ не было ни слуха, ни духа. Можетъ быть, онъ давно лежитъ въ могилѣ и никогда не вернется больше на родину, хозяйничать тамъ, гдѣ хозяйничаетъ его мать.
„Что смыслитъ въ хозяйствѣ баба?“ сказалъ епископъ и послалъ ей вызовъ на народный судъ—тингъ. Но что изъ того толку? Вдова никогда не преступала законовъ, и сила пра́ва на ея сторонѣ.
Епископъ Олуфъ Бёрглумскій, что замышляешь ты? Что пишешь на гладкомъ пергаментѣ? Что запечатываешь восковою печатью и перевязываешь шнуркомъ? Что за грамоту отсылаешь съ рыцаремъ и оруженосцемъ далеко-далеко, въ папскую столицу?
Начался листопадъ, завыли бури, пошли кораблекрушенія, а вотъ и зима на дворѣ.
Два раза приходила она; въ концѣ второй вернулись жданные посланцы. Они вернулись изъ Рима съ буллой отъ папы, предававшею проклятію вдову, оскорбительницу благочестиваго епископа. „Пусть ляжетъ проклятіе на нее и на все, ей принадлежащее! Она отлучается отъ церкви и отъ людей! Да не протянетъ ей никто руки помощи, родные и друзья да бѣгутъ отъ нея, какъ отъ чумы и проказы!“
— „Не гнется дерево, такъ его ломаютъ!“—сказалъ епископъ Бёрглумскій.
Всѣ отвернулись отъ вдовы; но она не отвернулась отъ Бога; Онъ сталъ ея единственнымъ Покровителемъ и Защитникомъ.
Только одна служанка, старая дѣва, осталась ей вѣрна, и госпожа сама ходила вмѣстѣ съ нею за плугомъ. И хлѣбъ уродился, даромъ что земля была проклята папою и епископомъ.
„Ахъ, ты исчадіе ада! Постой! Будетъ же по-моему!“ говоритъ епископъ. „Рукою папы я достану тебя и привлеку на судъ!“
Тогда вдова впрягаетъ въ телѣгу двухъ послѣднихъ воловъ, садится на нее вмѣстѣ со служанкою и ѣдетъ по степи прочь изъ датской земли, въ чужую страну, гдѣ всѣ и все ей чуждо: и люди, и языкъ, и нравы, и обычаи. Далеко-далеко заѣхала она, туда, гдѣ тянутся высокіе, зеленые горные склоны, растетъ виноградъ. Купцы, ѣдущіе съ товарами, боязливо озираются съ своихъ нагруженныхъ возовъ, опасаясь нападенія разбой-
краях, — он был отослан туда ещё мальчиком познакомиться с чужими нравами и обычаями, к чему так лежала его душа, но вот уже несколько лет о нём не было ни слуха, ни духа. Может быть, он давно лежит в могиле и никогда не вернётся больше на родину, хозяйничать там, где хозяйничает его мать.
«Что смыслит в хозяйстве баба?» сказал епископ и послал ей вызов на народный суд — тинг. Но что из того толку? Вдова никогда не преступала законов, и сила пра́ва на её стороне.
Епископ Олуф Бёрглумский, что замышляешь ты? Что пишешь на гладком пергаменте? Что запечатываешь восковою печатью и перевязываешь шнурком? Что за грамоту отсылаешь с рыцарем и оруженосцем далеко-далеко, в папскую столицу?
Начался листопад, завыли бури, пошли кораблекрушения, а вот и зима на дворе.
Два раза приходила она; в конце второй вернулись жданные посланцы. Они вернулись из Рима с буллой от папы, предававшею проклятию вдову, оскорбительницу благочестивого епископа. «Пусть ляжет проклятие на неё и на всё, ей принадлежащее! Она отлучается от церкви и от людей! Да не протянет ей никто руки помощи, родные и друзья да бегут от неё, как от чумы и проказы!»
— «Не гнётся дерево, так его ломают!» — сказал епископ Бёрглумский.
Все отвернулись от вдовы; но она не отвернулась от Бога; Он стал её единственным Покровителем и Защитником.
Только одна служанка, старая дева, осталась ей верна, и госпожа сама ходила вместе с нею за плугом. И хлеб уродился, даром что земля была проклята папою и епископом.
«Ах, ты исчадие ада! Постой! Будет же по-моему!» говорит епископ. «Рукою папы я достану тебя и привлеку на суд!»
Тогда вдова впрягает в телегу двух последних волов, садится на неё вместе со служанкою и едет по степи прочь из датской земли, в чужую страну, где все и всё ей чуждо: и люди, и язык, и нравы, и обычаи. Далеко-далеко заехала она, туда, где тянутся высокие, зелёные горные склоны, растёт виноград. Купцы, едущие с товарами, боязливо озираются с своих нагруженных возов, опасаясь нападения разбой-
