шихъ временъ!“ говорили люди. „Кто создалъ ее?“ Никто не зналъ этого, никто, кромѣ сіяющей тысячелѣтія утренней звѣзды. Она одна знала земную жизнь творца Психеи, его испытанія, его вѣру въ человѣческое достоинство и слабость. Бренная оболочка его перестала жить, распалась въ прахъ, какъ и должно, но результатъ его стремленій, воплощеніе таившейся въ немъ искры Божіей—Психея осталась!.. И она никогда не умретъ, она переживетъ самую память о своемъ творцѣ, будетъ служить здѣсь на землѣ проблескомъ его безсмертной души! И вотъ, ее нашли, оцѣнили и полюбили! Ясная утренняя звѣзда, горѣвшая на румяномъ небѣ, обливала своимъ дрожащимъ свѣтомъ Психею и освѣщала блаженно улыбавшіяся уста и глаза зрителей, созерцавшихъ въ нѣмомъ восторгѣ душу, изваянную изъ мрамора.
Все земное истлѣваетъ, разсыпается въ прахъ, забывается; помнитъ о немъ лишь звѣзда, свидѣтельница безконечныхъ временъ; все же небесное само сіяетъ и живетъ въ памяти. Но и эта память можетъ угаснуть, тогда какъ Психея живетъ вѣчно!
ших времён!» говорили люди. «Кто создал её?» Никто не знал этого, никто, кроме сияющей тысячелетия утренней звезды. Она одна знала земную жизнь творца Психеи, его испытания, его веру в человеческое достоинство и слабость. Бренная оболочка его перестала жить, распалась в прах, как и должно, но результат его стремлений, воплощение таившейся в нём искры Божией — Психея осталась!.. И она никогда не умрёт, она переживёт самую память о своём творце, будет служить здесь на земле проблеском его бессмертной души! И вот, её нашли, оценили и полюбили! Ясная утренняя звезда, горевшая на румяном небе, обливала своим дрожащим светом Психею и освещала блаженно улыбавшиеся уста и глаза зрителей, созерцавших в немом восторге душу, изваянную из мрамора.
Всё земное истлевает, рассыпается в прах, забывается; помнит о нём лишь звезда, свидетельница бесконечных времён; всё же небесное само сияет и живёт в памяти. Но и эта память может угаснуть, тогда как Психея живёт вечно!
Вокругъ сада шла живая изгородь изъ орѣшника; за нею начинались поля и луга, гдѣ паслись коровы и овцы. Посреди сада цвѣлъ розовый кустъ; подъ нимъ сидѣла улитка. Она была богата внутреннимъ содержаніемъ—она содержала самое себя.
— Постойте, придетъ и мое время!—сказала она—Я дамъ міру кое-что поважнѣе этихъ розъ, орѣховъ или молока, что́ даютъ коровы и овцы!
— Я многаго ожидаю отъ васъ!—сказалъ розовый кустъ.—Позвольте же узнать, когда это будетъ?
— Время терпитъ! Это вотъ вы все спѣшите! А спѣхъ ослабляетъ впечатлѣніе!
На другой годъ улитка лежала чуть-ли не на томъ же мѣстѣ, на солнышкѣ, подъ розовымъ кустомъ, снова покрытымъ бутонами; бутоны распускались, розы цвѣли, отцвѣтали, а кустъ выпускалъ все новыя и новыя.
Улитка наполовину выползла изъ раковины, вытянула рожки и опять подобрала ихъ.
— Все то-же да то-же! Ни шагу впередъ! Розовый кустъ
Вокруг сада шла живая изгородь из орешника; за нею начинались поля и луга, где паслись коровы и овцы. Посреди сада цвёл розовый куст; под ним сидела улитка. Она была богата внутренним содержанием — она содержала самое себя.
— Постойте, придёт и моё время! — сказала она — Я дам миру кое-что поважнее этих роз, орехов или молока, что дают коровы и овцы!
— Я многого ожидаю от вас! — сказал розовый куст. — Позвольте же узнать, когда это будет?
— Время терпит! Это вот вы всё спешите! А спех ослабляет впечатление!
На другой год улитка лежала чуть ли не на том же месте, на солнышке, под розовым кустом, снова покрытым бутонами; бутоны распускались, розы цвели, отцветали, а куст выпускал всё новые и новые.
Улитка наполовину выползла из раковины, вытянула рожки и опять подобрала их.
— Всё то же да то же! Ни шагу вперёд! Розовый куст
