Онъ видѣлъ ее передъ собой какъ живую—веселую, смѣющуюся, дѣтски-шаловливую! Ласковыя слова, которыхъ онъ столько слышалъ отъ нея въ минуты сердечнаго упоенія, прокрались въ его душу солнечными лучами, и скоро она вся была залита ими—Бабетта опять могла воцариться въ ней! „Да, она навѣрно могла открыть ему всю свою душу и—откроетъ!“
И вотъ онъ пришелъ на мельницу. Приступили къ исповѣди; началась она поцѣлуемъ, а кончилась тѣмъ, что виновнымъ былъ признанъ Руди. Онъ былъ страшно виноватъ, позволивъ себѣ усумниться въ вѣрности Бабетты! Онъ поступилъ просто непозволительно, гадко! Такое недовѣріе, такая горячность могли погубить ихъ обоихъ. Конечно! И вотъ, Бабетта прочитала ему маленькое нравоученіе; это очень шло къ ней и доставило ей большое удовольствіе. Но въ одномъ все-таки Руди былъ правъ: родственникъ крестной мамаши былъ просто шалопай! Она даже хотѣла сжечь книгу, которую онъ подарилъ ей, чтобы ничто больше не напоминало ей о немъ.
— Ну, опять все уладилось!—сказала комнатная кошка!—Руди опять тутъ, они столковались и говорятъ, что это величайшее счастье!
— А я слышала сегодня ночью отъ крысъ, что величайшее счастье—пожирать сальныя свѣчи и всегда имѣть въ запасѣ протухшее сало! Кому же теперь вѣрить: крысамъ или людямъ?
— Ни тѣмъ, ни другимъ!—сказала комнатная кошка.—Это вѣрнѣе всего!
Но величайшее счастье для Руди и Бабетты было еще впереди; ихъ ожидалъ прекраснѣйшій день ихъ жизни—день свадьбы.
Свадьбу собирались праздновать не въ мѣстной церкви, и не въ домѣ мельника; крестная пожелала, чтобы свадьбу сыграли у нея, а обрядъ былъ совершенъ въ красивой маленькой церкви въ Монтрэ. И мельникъ рѣшилъ уважить требованіе крестной матери: онъ одинъ зналъ, что̀ собиралась она подарить молодымъ, и нашелъ, что такой свадебный подарокъ стоилъ маленькой уступки. День былъ назначенъ. Вечеромъ наканунѣ, мельникъ, женихъ и невѣста должны были выѣхать въ Вильневъ, а съ утреннимъ пароходомъ заблаговременно прибыть въ Монтрэ, чтобы дочери крестной матери успѣли одѣть невѣсту къ вѣнцу.
Он видел её перед собой как живую — весёлую, смеющуюся, детски-шаловливую! Ласковые слова, которых он столько слышал от неё в минуты сердечного упоения, прокрались в его душу солнечными лучами, и скоро она вся была залита ими — Бабетта опять могла воцариться в ней! «Да, она наверно могла открыть ему всю свою душу и — откроет!»
И вот он пришёл на мельницу. Приступили к исповеди; началась она поцелуем, а кончилась тем, что виновным был признан Руди. Он был страшно виноват, позволив себе усомниться в верности Бабетты! Он поступил просто непозволительно, гадко! Такое недоверие, такая горячность могли погубить их обоих. Конечно! И вот, Бабетта прочитала ему маленькое нравоучение; это очень шло к ней и доставило ей большое удовольствие. Но в одном всё-таки Руди был прав: родственник крёстной мамаши был просто шалопай! Она даже хотела сжечь книгу, которую он подарил ей, чтобы ничто больше не напоминало ей о нём.
— Ну, опять всё уладилось! — сказала комнатная кошка! — Руди опять тут, они столковались и говорят, что это величайшее счастье!
— А я слышала сегодня ночью от крыс, что величайшее счастье — пожирать сальные свечи и всегда иметь в запасе протухшее сало! Кому же теперь верить: крысам или людям?
— Ни тем, ни другим! — сказала комнатная кошка. — Это вернее всего!
Но величайшее счастье для Руди и Бабетты было ещё впереди; их ожидал прекраснейший день их жизни — день свадьбы.
Свадьбу собирались праздновать не в местной церкви, и не в доме мельника; крёстная пожелала, чтобы свадьбу сыграли у неё, а обряд был совершён в красивой маленькой церкви в Монтрэ. И мельник решил уважить требование крёстной матери: он один знал, что собиралась она подарить молодым, и нашёл, что такой свадебный подарок стоил маленькой уступки. День был назначен. Вечером накануне, мельник, жених и невеста должны были выехать в Вильнев, а с утренним пароходом заблаговременно прибыть в Монтрэ, чтобы дочери крёстной матери успели одеть невесту к венцу.
