послѣднемъ прочномъ выступѣ скалы. Вдругъ, онъ увидалъ, что въ воздухѣ паритъ надъ охотникомъ огромный ягнятникъ, видимо собиравшійся сбить ползущаго червяка ударами крыльевъ въ бездну и тамъ пожрать его. А дядя не видѣлъ ничего кромѣ серны да козленка, виднѣвшихся по ту сторону ущелья. Руди зорко слѣдилъ за птицей, онъ понялъ ея намѣреніе и держалъ ружье наготовѣ… Вдругъ, серна сдѣлала скачекъ—дядя выстрѣлилъ и животное было пронизано пулей; козленокъ же убѣжалъ, какъ будто всю жизнь свою только и дѣлалъ, что спасался отъ погони. Огромная птица, испуганная выстрѣломъ, улетѣла, и дядя только отъ Руди узналъ о грозившей ему бѣдѣ.
Веселые, довольные возвращались они домой; дядя насвистывалъ пѣсенку, знакомую ему еще съ дѣтскихъ лѣтъ; вдругъ, невдалекѣ послышался какой-то странный звукъ. Они оглянулись и увидѣли, что снѣжный покровъ отдѣляется отъ вершины горы, вздувается, точно широкій кусокъ холста отъ вѣтра, и несется внизъ по склону. Хребты снѣжныхъ волнъ трещали и ломались въ куски, словно мраморныя плиты, распускались въ пѣну и бѣшенно стремились внизъ съ грохотомъ, подобнымъ раскатамъ грома. Это была лавина, катившаяся хоть и не прямо на Руди и его дядю, но близко, близко.
— Держись крѣпче, Руди!—закричалъ дядя.—Изо всѣхъ силъ!
И Руди схватился за ближайшій древесный стволъ; дядя вскарабкался на одну изъ вѣтвей и тоже держался крѣпко. Лавина катилась въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ нихъ, но ураганъ, поднявшійся вокругъ, ломалъ въ щепки кусты и деревья, какъ тонкія тростинки, и разбрасывалъ ихъ во всѣ стороны. Руди былъ брошенъ на землю; стволъ, за который онъ держался, какъ будто перепилили, и вершину дерева отбросило далеко въ сторону. Между изломанными вѣтвями лежалъ дядя съ раздробленною головой; рука его была еще тепла, но лицо неузнаваемо. Руди стоялъ надъ нимъ блѣдный, дрожащій. Это былъ первый страшный испугъ въ его жизни; тутъ онъ впервые пережилъ часъ ужасной опасности.
Раннимъ вечеромъ принесъ онъ вѣсть о смерти дяди въ его домъ, который отнынѣ становился домомъ печали. Тетка стояла безъ слезъ, не говоря ни слова, и только когда трупъ принесли, горе ея вырвалось наружу. Бѣдный кретинъ заползъ въ свою постель, и цѣлый день его не было видно нигдѣ; только вечеромъ онъ подошелъ къ Руди.
последнем прочном выступе скалы. Вдруг, он увидал, что в воздухе парит над охотником огромный ягнятник, видимо собиравшийся сбить ползущего червяка ударами крыльев в бездну и там пожрать его. А дядя не видел ничего кроме серны да козлёнка, видневшихся по ту сторону ущелья. Руди зорко следил за птицей, он понял её намерение и держал ружьё наготове… Вдруг, серна сделала скачок — дядя выстрелил и животное было пронизано пулей; козлёнок же убежал, как будто всю жизнь свою только и делал, что спасался от погони. Огромная птица, испуганная выстрелом, улетела, и дядя только от Руди узнал о грозившей ему беде.
Весёлые, довольные возвращались они домой; дядя насвистывал песенку, знакомую ему ещё с детских лет; вдруг, невдалеке послышался какой-то странный звук. Они оглянулись и увидели, что снежный покров отделяется от вершины горы, вздувается, точно широкий кусок холста от ветра, и несётся вниз по склону. Хребты снежных волн трещали и ломались в куски, словно мраморные плиты, распускались в пену и бешено стремились вниз с грохотом, подобным раскатам грома. Это была лавина, катившаяся хоть и не прямо на Руди и его дядю, но близко, близко.
— Держись крепче, Руди! — закричал дядя. — Изо всех сил!
И Руди схватился за ближайший древесный ствол; дядя вскарабкался на одну из ветвей и тоже держался крепко. Лавина катилась в нескольких саженях от них, но ураган, поднявшийся вокруг, ломал в щепки кусты и деревья, как тонкие тростинки, и разбрасывал их во все стороны. Руди был брошен на землю; ствол, за который он держался, как будто перепилили, и вершину дерева отбросило далеко в сторону. Между изломанными ветвями лежал дядя с раздробленною головой; рука его была ещё тепла, но лицо неузнаваемо. Руди стоял над ним бледный, дрожащий. Это был первый страшный испуг в его жизни; тут он впервые пережил час ужасной опасности.
Ранним вечером принёс он весть о смерти дяди в его дом, который отныне становился домом печали. Тётка стояла без слёз, не говоря ни слова, и только когда труп принесли, горе её вырвалось наружу. Бедный кретин заполз в свою постель, и целый день его не было видно нигде; только вечером он подошёл к Руди.
