жукъ проснулся отъ этого шума и хотѣлъ было поскорѣе уползти въ землю, да не тутъ-то было. Онъ барахтался, барахтался, пробовалъ уплыть и на спинѣ и на брюшкѣ—улетѣть нечего было и думать—но все напрасно. Нѣтъ, право, онъ не выберется отсюда живымъ! Онъ и остался лежать, гдѣ лежалъ.
Дождь пріостановился немножко; жукъ отмигалъ воду съ глазъ и увидалъ невдалекѣ что-то бѣлое; это былъ холстъ, что разложили бабы бѣлить; жукъ добрался до него и заползъ въ складку мокраго холста. Конечно, это было не то, что зарыться въ теплый навозъ въ конюшнѣ, но лучшаго ничего здѣсь не представлялось, и онъ остался лежать тутъ весь день и всю ночь,—дождь все лилъ. Утромъ навозный жукъ выползъ; ужасно онъ сердитъ былъ на климатъ.
На холстѣ сидѣли двѣ лягушки; глаза ихъ такъ и блестѣли отъ удовольствія.
— Славная погода—сказала одна.—Какая свѣжесть! Этотъ холстъ чудесно задерживаетъ воду! У меня даже заднія ноги зачесались: такъ бы вотъ и поплыла!
— Хотѣла бы я знать,—сказала другая:—нашла-ли гдѣ-нибудь ласточка, что летаетъ такъ далеко, лучшій климатъ, чѣмъ у насъ? Этакіе дожди, сырость—чудо! Право, словно сидишь въ сырой канавѣ! Кто не радуется такой погодѣ, тотъ не сынъ своего отечества!
— Вы, значитъ, не бывали въ царской конюшнѣ?—спросилъ ихъ навозный жукъ.—Тамъ и сыро и тепло, и пахнетъ чудесно! Вотъ къ чему я привыкъ! Тамъ климатъ по мнѣ, да его не возьмешь съ собою въ дорогу! Нѣтъ-ли здѣсь въ саду хоть парника, гдѣ бы знатныя особы, вродѣ меня, могли найти пріютъ и чувствовать себя какъ дома?
Но лягушки не поняли его, или не хотѣли понять.
— Я никогда не спрашиваю два раза!—заявилъ навозный жукъ, повторивъ свой вопросъ три раза и все-таки не добившись отвѣта.
Жукъ отправился дальше и наткнулся на черепокъ отъ горшка. Ему не слѣдовало бы лежать тутъ, но разъ онъ лежалъ, подъ нимъ можно было найти пріютъ. Подъ нимъ и жило нѣсколько семействъ клещей. Имъ простора не требовалось,—было-бы общество. Клещихи отличаются материнскою нѣжностью, и у нихъ поэтому каждый малютка былъ чудомъ ума и красоты.
— Нашъ сынокъ помолвленъ!—сказала одна мамаша:—Ми-
жук проснулся от этого шума и хотел было поскорее уползти в землю, да не тут-то было. Он барахтался, барахтался, пробовал уплыть и на спине и на брюшке — улететь нечего было и думать — но всё напрасно. Нет, право, он не выберется отсюда живым! Он и остался лежать, где лежал.
Дождь приостановился немножко; жук отмигал воду с глаз и увидал невдалеке что-то белое; это был холст, что разложили бабы белить; жук добрался до него и заполз в складку мокрого холста. Конечно, это было не то, что зарыться в тёплый навоз в конюшне, но лучшего ничего здесь не представлялось, и он остался лежать тут весь день и всю ночь, — дождь всё лил. Утром навозный жук выполз; ужасно он сердит был на климат.
На холсте сидели две лягушки; глаза их так и блестели от удовольствия.
— Славная погода — сказала одна. — Какая свежесть! Этот холст чудесно задерживает воду! У меня даже задние ноги зачесались: так бы вот и поплыла!
— Хотела бы я знать, — сказала другая: — нашла ли где-нибудь ласточка, что летает так далеко, лучший климат, чем у нас? Этакие дожди, сырость — чудо! Право, словно сидишь в сырой канаве! Кто не радуется такой погоде, тот не сын своего отечества!
— Вы, значит, не бывали в царской конюшне? — спросил их навозный жук. — Там и сыро и тепло, и пахнет чудесно! Вот к чему я привык! Там климат по мне, да его не возьмёшь с собою в дорогу! Нет ли здесь в саду хоть парника, где бы знатные особы, вроде меня, могли найти приют и чувствовать себя как дома?
Но лягушки не поняли его, или не хотели понять.
— Я никогда не спрашиваю два раза! — заявил навозный жук, повторив свой вопрос три раза и всё-таки не добившись ответа.
Жук отправился дальше и наткнулся на черепок от горшка. Ему не следовало бы лежать тут, но раз он лежал, под ним можно было найти приют. Под ним и жило несколько семейств клещей. Им простора не требовалось, — было бы общество. Клещихи отличаются материнскою нежностью, и у них поэтому каждый малютка был чудом ума и красоты.
— Наш сынок помолвлен! — сказала одна мамаша: — Ми-
