Въ лѣсу, на крутомъ берегу моря, росъ старый-старый дубъ; ему было ни больше, ни меньше, какъ триста шестьдесятъ пять лѣтъ, но это, вѣдь, для дерева все равно, что для насъ, людей столько же сутокъ. Мы бодрствуемъ днемъ, а спимъ и видимъ сны ночью, дерево же бодрствуетъ три времени года и спитъ только зимою. Зима—время его сна, ночь, смѣняющая длинный день: весну, лѣто и осень.
Въ теплые лѣтніе дни около дуба кружились и плясали мухи-поденки. Каждая жила, порхала и веселилась, а, уставъ, опускалась въ сладкой истомѣ отдохнуть на одинъ изъ большихъ, свѣжихъ листьевъ дуба. И дерево всякій разъ говорило крошечному созданью:—Бѣдняжка! Вся твоя жизнь—одинъ день! Какъ коротко, какъ печально твое существованіе!
— Печально?!—отвѣчала муха.—Что ты говоришь? Гляди, какъ свѣтло, тепло и чудесно! Мнѣ такъ весело!
— Да, вѣдь, всего одинъ день, и—конецъ!
— Конецъ!—говорила муха.—Кому конецъ? И тебѣ развѣ тоже?
— Нѣтъ, я-то проживу, можетъ быть, тысячи твоихъ дней; мой день равенъ, вѣдь, тремъ четвертямъ года! Ты даже и представить себѣ не можешь, какъ это долго!
— Нѣтъ; я и не понимаю тебя вовсе! Ты живешь тысячи моихъ дней, а я живу тысячи мгновеній, и каждое несетъ мнѣ съ собою радость и веселіе!.. Ну, а съ твоею смертью приходитъ конецъ и всему этому великолѣпію, всему свѣту?
— Нѣтъ!—отвѣчало дерево.—Свѣтъ будетъ существовать куда дольше, такъ безконечно долго, что я и представить себѣ не могу!
— Ну, такъ намъ съ тобою дана одинаково долгая жизнь, только мы считаемъ по разному!
И муха-поденка плясала и кружилась въ воздухѣ, радуясь своимъ нѣжнымъ, изящнымъ, прозрачно-бархатистымъ крылышкамъ, радуясь теплому воздуху, напоенному ароматомъ клевера, шиповника, бузины и каприфолій, не говоря уже объ ароматѣ дикаго ясминника, скороспѣлокъ и душистой мяты. Ароматъ этотъ былъ такъ силенъ, что муха словно пьянѣла отъ него
В лесу, на крутом берегу моря, рос старый-старый дуб; ему было ни больше, ни меньше, как триста шестьдесят пять лет, но это, ведь, для дерева всё равно, что для нас, людей столько же суток. Мы бодрствуем днём, а спим и видим сны ночью, дерево же бодрствует три времени года и спит только зимою. Зима — время его сна, ночь, сменяющая длинный день: весну, лето и осень.
В тёплые летние дни около дуба кружились и плясали мухи-подёнки. Каждая жила, порхала и веселилась, а, устав, опускалась в сладкой истоме отдохнуть на один из больших, свежих листьев дуба. И дерево всякий раз говорило крошечному созданью: — Бедняжка! Вся твоя жизнь — один день! Как коротко, как печально твоё существование!
— Печально?! — отвечала муха. — Что ты говоришь? Гляди, как светло, тепло и чудесно! Мне так весело!
— Да, ведь, всего один день, и — конец!
— Конец! — говорила муха. — Кому конец? И тебе разве тоже?
— Нет, я-то проживу, может быть, тысячи твоих дней; мой день равен, ведь, трём четвертям года! Ты даже и представить себе не можешь, как это долго!
— Нет; я и не понимаю тебя вовсе! Ты живёшь тысячи моих дней, а я живу тысячи мгновений, и каждое несёт мне с собою радость и веселие!.. Ну, а с твоею смертью приходит конец и всему этому великолепию, всему свету?
— Нет! — отвечало дерево. — Свет будет существовать куда дольше, так бесконечно долго, что я и представить себе не могу!
— Ну, так нам с тобою дана одинаково долгая жизнь, только мы считаем по разному!
И муха-подёнка плясала и кружилась в воздухе, радуясь своим нежным, изящным, прозрачно-бархатистым крылышкам, радуясь тёплому воздуху, напоенному ароматом клевера, шиповника, бузины и каприфолий, не говоря уже об аромате дикого ясминника, скороспелок и душистой мяты. Аромат этот был так силён, что муха словно пьянела от него
