лагаю, что во мнѣ этого добра побольше, чѣмъ у студента, а я, вѣдь, только ничтожная бочка въ сравненіи съ самимъ лавочникомъ.
Потомъ домовой прикрѣпилъ язычокъ къ кофейной мельницѣ,—то-то она замолола! Затѣмъ къ кадочкѣ изъ-подъ масла и, наконецъ, къ выручкѣ. Всѣ оказались одного мнѣнія, а съ мнѣніемъ большинства приходится ужъ считаться!
— Постой же ты, студентикъ!—сказалъ домовой и тихонько поднялся по черной лѣстницѣ на чердакъ, гдѣ жилъ студентъ. Въ коморкѣ было свѣтло; домовой приложился глазкомъ къ замочной скважинѣ и увидалъ, что студентъ сидитъ и читаетъ рваную книгу; но какой свѣтъ разливался отъ нея! Одинъ яркій лучъ, исходившій изъ книги, образовывалъ какъ бы стволъ великолѣпнаго дерева, которое упиралось вершиной въ самый потолокъ и широко раскинуло свои вѣтви надъ головой студента. Листья его были одинъ свѣжѣе другого, каждый цвѣтокъ—прелестною дѣвичьею головкой съ жгучими черными, или съ ясными голубыми глазами, а каждый плодъ—яркою звѣздой. И что за дивныя пѣніе и музыка звучали въ коморкѣ!
Нѣтъ, крошка-домовой не только никогда не видѣлъ и не слышалъ ничего такого на самомъ дѣлѣ, но и представить себѣ не могъ! Онъ такъ и замеръ на цыпочкахъ у дверей, и все глядѣлъ, глядѣлъ, пока свѣтъ не потухъ. Студентъ уже потушилъ лампу и улегся въ постель, а домовой все стоялъ на томъ же мѣстѣ: дивная мелодія все еще звучала въ комнатѣ, убаюкивая студента.
— Вотъ такъ чудеса!—сказалъ домовой.—Не ожидалъ! Право, я думаю переселиться къ студенту!—Подумавъ хорошенько, онъ, однако, вздохнулъ:—У студента, вѣдь, нѣтъ каши!
И онъ спустился—да, спустился опять внизъ къ лавочнику. И хорошо сдѣлалъ,—бочка чуть было не истрепала весь язычокъ хозяйки, высказывая, какъ слѣдуетъ смотрѣть на содержимое ея съ одной стороны, и уже собиралась было повернуться, чтобы выяснить дѣло и съ другой. Домовой снесъ язычокъ обратно хозяйкѣ, но съ тѣхъ поръ вся лавка—отъ выручки до растопокъ—была одного мнѣнія съ бочкой и стала относиться къ ней съ такимъ уваженіемъ, такъ увѣровала въ ея богатое содержаніе, что слушая, какъ лавочникъ читалъ что-нибудь въ вечернемъ „Вѣстникѣ“ о театрѣ или объ искусствѣ, твердо вѣрила, что и это все взято изъ бочки.
лагаю, что во мне этого добра побольше, чем у студента, а я, ведь, только ничтожная бочка в сравнении с самим лавочником.
Потом домовой прикрепил язычок к кофейной мельнице, — то-то она замолола! Затем к кадочке из-под масла и, наконец, к выручке. Все оказались одного мнения, а с мнением большинства приходится уж считаться!
— Постой же ты, студентик! — сказал домовой и тихонько поднялся по чёрной лестнице на чердак, где жил студент. В каморке было светло; домовой приложился глазком к замочной скважине и увидал, что студент сидит и читает рваную книгу; но какой свет разливался от неё! Один яркий луч, исходивший из книги, образовывал как бы ствол великолепного дерева, которое упиралось вершиной в самый потолок и широко раскинуло свои ветви над головой студента. Листья его были один свежее другого, каждый цветок — прелестною девичьею головкой с жгучими чёрными, или с ясными голубыми глазами, а каждый плод — яркою звездой. И что за дивные пение и музыка звучали в каморке!
Нет, крошка-домовой не только никогда не видел и не слышал ничего такого на самом деле, но и представить себе не мог! Он так и замер на цыпочках у дверей, и всё глядел, глядел, пока свет не потух. Студент уже потушил лампу и улёгся в постель, а домовой всё стоял на том же месте: дивная мелодия всё ещё звучала в комнате, убаюкивая студента.
— Вот так чудеса! — сказал домовой. — Не ожидал! Право, я думаю переселиться к студенту! — Подумав хорошенько, он, однако, вздохнул: — У студента, ведь, нет каши!
И он спустился — да, спустился опять вниз к лавочнику. И хорошо сделал, — бочка чуть было не истрепала весь язычок хозяйки, высказывая, как следует смотреть на содержимое её с одной стороны, и уже собиралась было повернуться, чтобы выяснить дело и с другой. Домовой снёс язычок обратно хозяйке, но с тех пор вся лавка — от выручки до растопок — была одного мнения с бочкой и стала относиться к ней с таким уважением, так уверовала в её богатое содержание, что слушая, как лавочник читал что-нибудь в вечернем «Вестнике» о театре или об искусстве, твёрдо верила, что и это всё взято из бочки.
