И кубарь опять попалъ въ комнаты и въ честь, а о мячикѣ не было и помину. Самъ кубарь никогда больше и не заикался о своей старой любви: любовь какъ рукой сниметъ, если предметъ ея пролежитъ пять лѣтъ въ водосточномъ жолобѣ, да еще встрѣтится вамъ въ помойномъ ведрѣ! Тутъ его и не узнаютъ!
И кубарь опять попал в комнаты и в честь, а о мячике не было и помину. Сам кубарь никогда больше и не заикался о своей старой любви: любовь как рукой снимет, если предмет её пролежит пять лет в водосточном жёлобе, да ещё встретится вам в помойном ведре! Тут его и не узнают!
Ну, начнемъ! Дойдя до конца нашей исторіи, мы будемъ знать больше, чѣмъ теперь. Такъ вотъ, жилъ-былъ тролль, злющій-презлющій; то былъ самъ дьяволъ. Разъ онъ былъ въ особенно хорошемъ расположеніи духа: онъ смастерилъ такое зеркало, въ которомъ все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротивъ, выступало еще ярче, казалось еще хуже. Прелестнѣйшіе ландшафты выглядѣли въ немъ варенымъ шпинатомъ, а лучшіе изъ людей—уродами или казались стоящими кверху ногами и безъ животовъ! Лица искажались до того, что нельзя было и узнать ихъ; случись же у кого на лицѣ веснушка или родинка, она расплывалась во все лицо. Дьявола все это ужасно потѣшало. Добрая, благочестивая человѣческая мысль отражалась въ зеркалѣ невообразимой гримасой, такъ что тролль не могъ не хохотать, радуясь своей выдумкѣ. Всѣ ученики тролля—у него была своя школа—разсказывали о зеркалѣ, какъ о какомъ-то чудѣ.
— Теперь только,—говорили они,—можно увидѣть весь міръ и людей въ ихъ настоящемъ свѣтѣ!
И вотъ, они бѣгали съ зеркаломъ повсюду; скоро не осталось ни одной страны, ни одного человѣка, которые бы не отразились въ немъ въ искаженномъ видѣ. Напослѣдокъ захотѣлось имъ добраться и до неба, чтобы посмѣяться надъ ангелами и самимъ Творцомъ. Чѣмъ выше поднимались они, тѣмъ сильнѣе кривлялось и корчилось зеркало отъ гримасъ; они еле-еле удерживали его въ рукахъ. Но вотъ они поднялись еще, и вдругъ зеркало такъ перекосило, что оно вырвалось у нихъ
Ну, начнём! Дойдя до конца нашей истории, мы будем знать больше, чем теперь. Так вот, жил-был тролль, злющий-презлющий; то был сам дьявол. Раз он был в особенно хорошем расположении духа: он смастерил такое зеркало, в котором всё доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, всё же негодное и безобразное, напротив, выступало ещё ярче, казалось ещё хуже. Прелестнейшие ландшафты выглядели в нём варёным шпинатом, а лучшие из людей — уродами или казались стоящими кверху ногами и без животов! Лица искажались до того, что нельзя было и узнать их; случись же у кого на лице веснушка или родинка, она расплывалась во всё лицо. Дьявола всё это ужасно потешало. Добрая, благочестивая человеческая мысль отражалась в зеркале невообразимой гримасой, так что тролль не мог не хохотать, радуясь своей выдумке. Все ученики тролля — у него была своя школа — рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде.
— Теперь только, — говорили они, — можно увидеть весь мир и людей в их настоящем свете!
И вот, они бегали с зеркалом повсюду; скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые бы не отразились в нём в искажённом виде. Напоследок захотелось им добраться и до неба, чтобы посмеяться над ангелами и самим Творцом. Чем выше поднимались они, тем сильнее кривлялось и корчилось зеркало от гримас; они еле-еле удерживали его в руках. Но вот они поднялись ещё, и вдруг зеркало так перекосило, что оно вырвалось у них
