больше нравилось плавать по канавкамъ, чѣмъ сидѣть въ лопухѣ, да крякать съ нею.
Наконецъ, яичныя скорлупки затрещали.—Пи! пи!—послышалось изъ нихъ,—яичные желтки ожили и повысунули изъ скорлупокъ носики.
— Живо! живо!—закрякала утка, и утята заторопились, кое-какъ выкарабкались и начали озираться кругомъ, разглядывая зеленыя листья лопуха; мать не мѣшала имъ,—зеленый свѣтъ полезенъ для глазъ.
— Какъ міръ великъ!—сказали утята; еще бы! теперь у нихъ было куда больше мѣста, чѣмъ тогда, когда они лежали въ яицахъ.
— А вы думаете, что тутъ и весь міръ!—сказала мать.—Нѣтъ! Онъ идетъ далеко-далеко, туда, за садъ, въ поле священника, но тамъ я отъ роду не бывала!.. Ну, всѣ что-ли вы тутъ?—И она встала.—Ахъ, нѣтъ, не всѣ! Самое большое яйцо цѣлехонько! Да скоро-ли этому будетъ конецъ! Право, мнѣ ужъ надоѣло.
И она усѣлась опять.
— Ну, какъ дѣла?—заглянула къ ней старая утка.
— Да вотъ, еще одно яйцо остается!—сказала молодая утка.—Сижу, сижу, а все толку нѣтъ! Но посмотри-ка на другихъ! Просто прелесть! Ужасно похожи на отца! А онъ-то, негодный, и не навѣстилъ меня ни разу!
— Постой-ка, я взгляну на яйцо!—сказала старая утка.—Можетъ статься, это индюшечье яйцо! Меня тоже надули разъ! Ну и маялась же я, какъ вывела индюшатъ! Они, вѣдь, страсть боятся воды; ужъ я и крякала, и звала, и толкала ихъ въ воду—не идутъ, да и конецъ! Дай мнѣ взглянуть на яйцо! Ну, такъ и есть! Индюшечье! Брось-ка его, да ступай, учи другихъ плавать!
— Посижу ужъ еще!—сказала молодая утка.—Сидѣла столько, что можно посидѣть и еще немножко.
— Какъ угодно!—сказала старая утка и ушла.
Наконецъ, затрещала скорлупка и самого большого яйца.—Пи! Пи!—и оттуда вывалился огромный, некрасивый птенецъ. Утка оглядѣла его.—Ужасно великъ!—сказала она.—И совсѣмъ не похожъ на остальныхъ! Неужели это индюшенокъ? Ну, да въ водѣ-то онъ у меня побываетъ, хоть бы мнѣ пришлось столкнуть его туда силой!
больше нравилось плавать по канавкам, чем сидеть в лопухе, да крякать с нею.
Наконец, яичные скорлупки затрещали. — Пи! пи! — послышалось из них, — яичные желтки ожили и повысунули из скорлупок носики.
— Живо! живо! — закрякала утка, и утята заторопились, кое-как выкарабкались и начали озираться кругом, разглядывая зелёные листья лопуха; мать не мешала им, — зелёный свет полезен для глаз.
— Как мир велик! — сказали утята; ещё бы! теперь у них было куда больше места, чем тогда, когда они лежали в яйцах.
— А вы думаете, что тут и весь мир! — сказала мать. — Нет! Он идёт далеко-далеко, туда, за сад, в поле священника, но там я отроду не бывала!.. Ну, все что ли вы тут? — И она встала. — Ах, нет, не все! Самое большое яйцо целёхонько! Да скоро ли этому будет конец! Право, мне уж надоело.
И она уселась опять.
— Ну, как дела? — заглянула к ней старая утка.
— Да вот, ещё одно яйцо остаётся! — сказала молодая утка. — Сижу, сижу, а всё толку нет! Но посмотри-ка на других! Просто прелесть! Ужасно похожи на отца! А он-то, негодный, и не навестил меня ни разу!
— Постой-ка, я взгляну на яйцо! — сказала старая утка. — Может статься, это индюшечье яйцо! Меня тоже надули раз! Ну и маялась же я, как вывела индюшат! Они, ведь, страсть боятся воды; уж я и крякала, и звала, и толкала их в воду — не идут, да и конец! Дай мне взглянуть на яйцо! Ну, так и есть! Индюшечье! Брось-ка его, да ступай, учи других плавать!
— Посижу уж ещё! — сказала молодая утка. — Сидела столько, что можно посидеть и ещё немножко.
— Как угодно! — сказала старая утка и ушла.
Наконец, затрещала скорлупка и самого большого яйца. — Пи! Пи! — и оттуда вывалился огромный, некрасивый птенец. Утка оглядела его. — Ужасно велик! — сказала она. — И совсем не похож на остальных! Неужели это индюшонок? Ну, да в воде-то он у меня побывает, хоть бы мне пришлось столкнуть его туда силой!