— Я какъ разъ того же мнѣнія!—сказалъ каждый изъ присутствовавшихъ, и капельмейстеръ получилъ разрѣшеніе показать птицу въ слѣдующее же воскресенье народу.
— Надо и народу послушать ее!—сказалъ императоръ.
Народъ послушалъ и былъ очень доволенъ, какъ будто напился до-весела чаемъ,—это, вѣдь, совершенно по-китайски. Отъ восторга всѣ въ одинъ голосъ восклицали: „О!“ поднимали вверхъ указательные пальцы и кивали головами. Но бѣдные рыбаки, слышавшіе настоящаго соловья, говорили:
— Недурно и даже похоже, но все-таки не то! Чего-то недостаетъ въ его пѣніи, а чего—мы и сами не знаемъ!
Настоящаго соловья объявили изгнаннымъ изъ предѣловъ государства.
Искусственная птица заняла мѣсто на шелковой подушкѣ, возлѣ императорской постели. Кругомъ нея были разложены всѣ пожалованныя ей драгоцѣнности. Величали же ее теперь „императорскаго ночного столика первымъ пѣвцомъ съ лѣвой стороны“,—императоръ считалъ болѣе важною именно ту сторону, на которой находится сердце, а сердце находится слѣва даже у императора. Капельмейстеръ написалъ объ искусственномъ соловьѣ двадцать пять томовъ книгъ, ученыхъ-преученыхъ и полныхъ самыхъ мудреныхъ китайскихъ словъ.
Придворные, однако, говорили, что читали и поняли все, иначе, вѣдь, ихъ прозвали бы дураками и отколотили палками по животу.
Такъ прошелъ цѣлый годъ; императоръ, весь дворъ и даже весь народъ знали наизусть каждую нотку искусственнаго соловья, но потому-то пѣніе его имъ такъ и нравилось: они сами могли теперь подпѣвать птицѣ. Уличные мальчишки пѣли: „Ци—ци—ци! Клюкъ—клюкъ—клюкъ!“ Самъ императоръ напѣвалъ тоже самое. Ну, что за прелесть!
Но разъ вечеромъ, искусственная птица только что распѣлась передъ императоромъ, лежавшимъ въ постели, какъ вдругъ внутри ея зашипѣло, зажужжало, колеса завертѣлись, и музыка смолкла.
Императоръ вскочилъ и послалъ за своимъ лейбъ-медикомъ, но что же могъ тотъ подѣлать! Призвали часовщика, и этотъ послѣ долгихъ разговоровъ и осмотровъ кое-какъ исправилъ птицу, но сказалъ, что съ ней надо обходиться крайне бережно: зубчики поистерлись, а поставить новые такъ, чтобы музыка шла
— Я как раз того же мнения! — сказал каждый из присутствовавших, и капельмейстер получил разрешение показать птицу в следующее же воскресенье народу.
— Надо и народу послушать её! — сказал император.
Народ послушал и был очень доволен, как будто напился до-весела чаем, — это, ведь, совершенно по-китайски. От восторга все в один голос восклицали: «О!» поднимали вверх указательные пальцы и кивали головами. Но бедные рыбаки, слышавшие настоящего соловья, говорили:
— Недурно и даже похоже, но всё-таки не то! Чего-то недостаёт в его пении, а чего — мы и сами не знаем!
Настоящего соловья объявили изгнанным из пределов государства.
Искусственная птица заняла место на шёлковой подушке, возле императорской постели. Кругом неё были разложены все пожалованные ей драгоценности. Величали же её теперь «императорского ночного столика первым певцом с левой стороны», — император считал более важною именно ту сторону, на которой находится сердце, а сердце находится слева даже у императора. Капельмейстер написал об искусственном соловье двадцать пять томов книг, учёных-преучёных и полных самых мудрёных китайских слов.
Придворные, однако, говорили, что читали и поняли всё, иначе, ведь, их прозвали бы дураками и отколотили палками по животу.
Так прошёл целый год; император, весь двор и даже весь народ знали наизусть каждую нотку искусственного соловья, но потому-то пение его им так и нравилось: они сами могли теперь подпевать птице. Уличные мальчишки пели: «Ци — ци — ци! Клюк — клюк — клюк!» Сам император напевал тоже самое. Ну, что за прелесть!
Но раз вечером, искусственная птица только что распелась перед императором, лежавшим в постели, как вдруг внутри её зашипело, зажужжало, колёса завертелись, и музыка смолкла.
Император вскочил и послал за своим лейб-медиком, но что же мог тот поделать! Призвали часовщика, и этот после долгих разговоров и осмотров кое-как исправил птицу, но сказал, что с ней надо обходиться крайне бережно: зубчики поистёрлись, а поставить новые так, чтобы музыка шла