Мой Яльмаръ, тебя вспоминаю
Почти каждый день, каждый часъ!
Сказать не могу, какъ желаю
Тебя увидать вновь, хоть разъ!
Тебя, вѣдь, я въ люлькѣ качала,
Учила ходить, говорить,
И въ щечки, и въ лобъ цѣловала,
Такъ—ка̀къ мнѣ тебя не любить!
Люблю тебя, ангелъ ты мой дорогой!
Да будетъ вовѣки Господь Богъ съ тобой!
И птички подпѣвали ей, цвѣты приплясывали, а старыя ивы кивали головами, какъ будто Оле-Закрой Глазки и имъ разсказывалъ сказку.
Ну и дождь лилъ! Яльмаръ слышалъ этотъ страшный шумъ даже во снѣ; когда же Оле-Закрой Глазки открылъ окно, оказалось, что вода стояла вровень съ окномъ. Цѣлое озеро! Зато къ самому дому причалилъ великолѣпнѣйшій корабль.
— Хочешь прокатиться, Яльмаръ?—спросилъ Оле.—Побываешь ночью въ чужихъ земляхъ, а къ утру—опять дома!
И вотъ Яльмаръ, разодѣтый по праздничному, очутился на кораблѣ. Погода сейчасъ же прояснилась, и они поплыли по улицамъ, мимо церкви,—кругомъ было одно сплошное огромное озеро. Наконецъ, они уплыли такъ далеко, что земля совсѣмъ скрылась у нихъ съ глазъ. По поднебесью неслась стая аистовъ; они тоже собрались въ чужіе теплые края и летѣли длинною вереницей, одинъ за другимъ. Они были въ пути уже много, много дней, и одинъ изъ нихъ такъ усталъ, что крылья почти отказывались ему служить. Онъ летѣлъ позади всѣхъ, потомъ отсталъ и началъ опускаться на своихъ распущенныхъ крыльяхъ все ниже и ниже, вотъ взмахнулъ ими еще раза два, но все напрасно! Скоро онъ задѣлъ за мачту корабля, скользнулъ по снастямъ и—бухъ!—сталъ прямо на палубу.
Юнга подхватилъ его и посадилъ въ птичникъ къ курамъ, уткамъ и индѣйкамъ. Бѣдняга аистъ стоялъ и уныло озирался кругомъ.
— Ишь, какой!—сказали куры.
А индѣйскій пѣтухъ надулся, какъ только могъ, и спросилъ
Мой Яльмар, тебя вспоминаю
Почти каждый день, каждый час!
Сказать не могу, как желаю
Тебя увидать вновь, хоть раз!
Тебя, ведь, я в люльке качала,
Учила ходить, говорить,
И в щёчки, и в лоб целовала,
Так — ка́к мне тебя не любить!
Люблю тебя, ангел ты мой дорогой!
Да будет вовеки Господь Бог с тобой!
И птички подпевали ей, цветы приплясывали, а старые ивы кивали головами, как будто Оле-Закрой Глазки и им рассказывал сказку.
Ну и дождь лил! Яльмар слышал этот страшный шум даже во сне; когда же Оле-Закрой Глазки открыл окно, оказалось, что вода стояла вровень с окном. Целое озеро! Зато к самому дому причалил великолепнейший корабль.
— Хочешь прокатиться, Яльмар? — спросил Оле. — Побываешь ночью в чужих землях, а к утру — опять дома!
И вот Яльмар, разодетый по-праздничному, очутился на корабле. Погода сейчас же прояснилась, и они поплыли по улицам, мимо церкви, — кругом было одно сплошное огромное озеро. Наконец, они уплыли так далеко, что земля совсем скрылась у них с глаз. По поднебесью неслась стая аистов; они тоже собрались в чужие тёплые края и летели длинною вереницей, один за другим. Они были в пути уже много, много дней, и один из них так устал, что крылья почти отказывались ему служить. Он летел позади всех, потом отстал и начал опускаться на своих распущенных крыльях всё ниже и ниже, вот взмахнул ими ещё раза два, но всё напрасно! Скоро он задел за мачту корабля, скользнул по снастям и — бух! — стал прямо на палубу.
Юнга подхватил его и посадил в птичник к курам, уткам и индейкам. Бедняга аист стоял и уныло озирался кругом.
— Ишь, какой! — сказали куры.
А индейский петух надулся, как только мог, и спросил
