пустились въ плясъ. Эхъ, ты, ну! какъ они вскидывали то одну, то другую ногу! Старая обивка на стулѣ, что стоялъ въ углу, не выдержала такого зрѣлища и лопнула!
— А насъ увѣнчаютъ?—спросили щипцы, и ихъ тоже увѣнчали.
— Все это одна чернь!—думали спички.
Теперь была очередь за самоваромъ; онъ долженъ былъ спѣть. Но самоваръ отговорился тѣмъ, что можетъ пѣть лишь тогда, когда внутри его кипитъ,—онъ просто важничалъ и не хотѣлъ пѣть иначе, какъ стоя на столѣ у господъ.
На окнѣ лежало старое гусиное перо, которымъ обыкновенно писала служанка; въ немъ не было ничего замѣчательнаго, кромѣ развѣ того, что оно слишкомъ глубоко было обмокнуто въ чернильницу, но именно этимъ оно и гордилось!
— Что-жь, если самоваръ не хочетъ пѣть, такъ и не надо!—сказало оно.—За окномъ виситъ въ клѣткѣ соловей,—пусть онъ споетъ! Положимъ, онъ не изъ ученыхъ, но объ этомъ мы сегодня говорить не будемъ.
— По моему, это въ высшей степени неприлично слушать какую-то пришлую птицу!—сказалъ большой мѣдный чайникъ, кухонный пѣвецъ и сводный братъ самовара.—Развѣ это патріотично? Пусть посудитъ корзинка для провизіи!
— Я просто изъ себя выхожу!—сказала корзинка.—Вы не повѣрите, до чего я выхожу изъ себя! Развѣ такъ слѣдуетъ проводить вечера? Неужели нельзя поставить домъ на надлежащую ногу? Каждый бы тогда зналъ свое мѣсто, и я руководила бы всѣмъ! Тогда дѣло пошло бы совсѣмъ иначе!
— Давайте же шумѣть!—закричали всѣ.
Вдругъ дверь отворилась, вошла служанка и—всѣ присмирѣли, никто ни гу-гу; но не было ни единаго горшка, который бы не мечталъ про себя о своей знатности и о томъ, что онъ могъ бы сдѣлать. „Ужъ если бы взялся за дѣло я, пошло бы веселье!“—думалъ про себя каждый.
Служанка взяла спички и зажгла ими свѣчку. Боже ты мой, какъ онѣ зафыркали и загорѣлись!
— Вотъ, теперь всѣ видятъ, что мы здѣсь первыя персоны!—думали онѣ.—Какой отъ насъ блескъ, свѣтъ!
Тутъ онѣ и сгорѣли.
— Чудесная сказка!—сказала королева.—Я точно сама по-
пустились в пляс. Эх, ты, ну! как они вскидывали то одну, то другую ногу! Старая обивка на стуле, что стоял в углу, не выдержала такого зрелища и лопнула!
— А нас увенчают? — спросили щипцы, и их тоже увенчали.
— Всё это одна чернь! — думали спички.
Теперь была очередь за самоваром; он должен был спеть. Но самовар отговорился тем, что может петь лишь тогда, когда внутри его кипит, — он просто важничал и не хотел петь иначе, как стоя на столе у господ.
На окне лежало старое гусиное перо, которым обыкновенно писала служанка; в нём не было ничего замечательного, кроме разве того, что оно слишком глубоко было обмакнуто в чернильницу, но именно этим оно и гордилось!
— Что ж, если самовар не хочет петь, так и не надо! — сказало оно. — За окном висит в клетке соловей, — пусть он споёт! Положим, он не из учёных, но об этом мы сегодня говорить не будем.
— По-моему, это в высшей степени неприлично слушать какую-то пришлую птицу! — сказал большой медный чайник, кухонный певец и сводный брат самовара. — Разве это патриотично? Пусть посудит корзинка для провизии!
— Я просто из себя выхожу! — сказала корзинка. — Вы не поверите, до чего я выхожу из себя! Разве так следует проводить вечера? Неужели нельзя поставить дом на надлежащую ногу? Каждый бы тогда знал своё место, и я руководила бы всем! Тогда дело пошло бы совсем иначе!
— Давайте же шуметь! — закричали все.
Вдруг дверь отворилась, вошла служанка и — все присмирели, никто ни гу-гу; но не было ни единого горшка, который бы не мечтал про себя о своей знатности и о том, что он мог бы сделать. «Уж если бы взялся за дело я, пошло бы веселье!» — думал про себя каждый.
Служанка взяла спички и зажгла ими свечку. Боже ты мой, как они зафыркали и загорелись!
— Вот, теперь все видят, что мы здесь первые персоны! — думали они. — Какой от нас блеск, свет!
Тут они и сгорели.
— Чудесная сказка! — сказала королева. — Я точно сама по-
