органа, но это шумѣло море. Теперь церкви были совсѣмъ близко, но вдругъ превратились въ цѣлую флотилію кораблей; Элиза вглядѣлась пристальнѣе и увидѣла, что это просто морской туманъ, подымавшійся надъ водой. Да, передъ глазами у нея были вѣчно смѣняющіеся воздушные образы и картины! Но вотъ, наконецъ, показалась и настоящая земля, куда они летѣли. Тамъ возвышались чудныя горы, кедровые лѣса, города и замки. Задолго до захода солнца, Элиза сидѣла на скалѣ передъ большою пещерой, точно обвѣшанной вышитыми зелеными коврами,—такъ обросла она нѣжно-зелеными ползучими растеніями.
— Посмотримъ, что приснится тебѣ тутъ ночью!—сказалъ младшій изъ братьевъ и указалъ сестрѣ ея спальню.
— Ахъ, если бы мнѣ приснилось, какъ освободить васъ отъ чаръ!—сказала она, и эта мысль такъ и не выходила у нея изъ головы.
Элиза стала усердно молиться Богу и продолжала свою молитву даже во снѣ. И вотъ, ей пригрезилось, что она летитъ высоко-высоко, по воздуху, къ замку Фаты-Морганы, и что фея сама выходитъ къ ней на встрѣчу, такая свѣтлая и прекрасная, но въ то же время удивительно похожая на ту старушку, которая дала Элизѣ въ лѣсу ягодъ и разсказала о лебедяхъ въ золотыхъ коронахъ.
— Твоихъ братьевъ можно спасти,—сказала она:—но хватитъ-ли у тебя мужества и стойкости? Вода мягче твоихъ нѣжныхъ рукъ и все-таки шлифуетъ камни, но она не ощущаетъ боли, которую будутъ ощущать твои пальцы; у воды нѣтъ сердца, которое бы стало изнывать отъ страха и муки, какъ твое. Видишь, у меня въ рукахъ крапива? Такая крапива растетъ здѣсь возлѣ пещеры, и только она, да еще та крапива, что растетъ на кладбищахъ, можетъ тебѣ пригодиться; замѣть же ее! Ты нарвешь этой крапивы, хотя руки твои покроются волдырями отъ обжоговъ; потомъ разомнешь ее ногами, ссучишь изъ полученнаго льна длинныя нити, затѣмъ сплетешь изъ нихъ одиннадцать рубашекъ-панцырей съ длинными рукавами и набросишь ихъ на лебедей; тогда колдовство исчезнетъ. Но помни, что съ той минуты, какъ ты начнешь свою работу и до тѣхъ поръ, пока не окончишь ея, хотя бы она длилась цѣлые годы, ты не должна говорить ни слова. Первое же слово, которое сорвется у тебя съ языка, пронзитъ
орга́на, но это шумело море. Теперь церкви были совсем близко, но вдруг превратились в целую флотилию кораблей; Элиза вгляделась пристальнее и увидела, что это просто морской туман, подымавшийся над водой. Да, перед глазами у неё были вечно сменяющиеся воздушные образы и картины! Но вот, наконец, показалась и настоящая земля, куда они летели. Там возвышались чу́дные горы, кедровые леса, города и замки. Задолго до захода солнца, Элиза сидела на скале перед большою пещерой, точно обвешанной вышитыми зелёными коврами, — так обросла она нежно-зелёными ползучими растениями.
— Посмотрим, что приснится тебе тут ночью! — сказал младший из братьев и указал сестре её спальню.
— Ах, если бы мне приснилось, как освободить вас от чар! — сказала она, и эта мысль так и не выходила у неё из головы.
Элиза стала усердно молиться Богу и продолжала свою молитву даже во сне. И вот, ей пригрезилось, что она летит высоко-высоко, по воздуху, к замку Фаты-Морганы, и что фея сама выходит к ней навстречу, такая светлая и прекрасная, но в то же время удивительно похожая на ту старушку, которая дала Элизе в лесу ягод и рассказала о лебедях в золотых коронах.
— Твоих братьев можно спасти, — сказала она: — но хватит ли у тебя мужества и стойкости? Вода мягче твоих нежных рук и всё-таки шлифует камни, но она не ощущает боли, которую будут ощущать твои пальцы; у воды нет сердца, которое бы стало изнывать от страха и му́ки, как твоё. Видишь, у меня в руках крапива? Такая крапива растёт здесь возле пещеры, и только она, да ещё та крапива, что растёт на кладбищах, может тебе пригодиться; заметь же её! Ты нарвёшь этой крапивы, хотя руки твои покроются волдырями от ожогов; потом разомнёшь её ногами, ссучишь из полученного льна длинные нити, затем сплетёшь из них одиннадцать рубашек-панцирей с длинными рукавами и набросишь их на лебедей; тогда колдовство исчезнет. Но помни, что с той минуты, как ты начнёшь свою работу и до тех пор, пока не окончишь её, хотя бы она длилась целые годы, ты не должна говорить ни слова. Первое же слово, которое сорвётся у тебя с языка, пронзит
