маленькими тоненькими пальцами, сказала: „Ну вот, теперь ты не слышишь, что я тебя люблю“. — Пока она охорашивала его, Лонгрен сидел, крепко сморщившись, как человек, боящийся дохнуть дымом, но, услышав ее слова, густо захохотал.
„Ты милая“, просто сказал он, и, потрепав девушку по щеке, пошел на берег посмотреть лодку.
Ассоль, некоторое время, стояла в раздумьи посреди комнаты, колеблясь между желанием отдаться тихой печали и необходимостью домашних забот; затем, вымыв, посуду, пересмотрела в шкафе остатки провизии. Она не взвешивала и не мерила, но видела, что с мукой не дотянуть до конца недели, что в жестянке с сахором виднеется дно; обертки с чаем и кофе почти пусты, нет масла, и, что — единственное, на чем, с некоторой досадой на исключение, отдыхал глаз, — был мешок картофеля. Затем она вымыла пол и села строчить оборку к переделанной из старья юбке, но, тут-же, вспомнив, что обрезки материи лежат за зеркалом, подошла к нему и взяла сверток; потом взглянула на свое отражение.
За ореховой рамой в светлой пустоте отра-
