знаетъ ихъ правильными и законными; если же напротивъ такого соотвѣтствія не оказывается, то онъ считаетъ ихъ незаконными, неправильными, несоотвѣтствующими причинамъ, вызывающимъ ихъ. Одобрять чувства и мнѣнія другого лица значитъ находить, что мы имъ вполнѣ сочувствуемъ; не одобрять, — значитъ находить, что мы имъ не вполнѣ сочувствуемъ. Приложеніе этой основной мысли къ различнымъ чувствамъ и страстямъ составляетъ главное содержаніе «Теоріи нравственныхъ чувствъ». Для того, чтобы достигнуть дѣйствительнаго соотвѣтствія въ чувствахъ, часто требуется извѣстнаго рода усиліе, какъ со стороны лица, которому сочувствуютъ, такъ и со стороны лица, которое сочувствуетъ. Первое дѣлаетъ
усиліе, чтобы овладѣть своими эмоціями или, по крайней мѣрѣ, выраженіемъ ихъ и дать возможность второму, свидѣтелю, стать на его точку зрѣнія; а это второе лицо, свидѣтель, дѣлаетъ усиліе, чтобы
войти въ положеніе человѣка, испытывающаго извѣстныя ощущенія. Перваго рода усилія, когда они поражаютъ насъ и вмѣстѣ съ тѣмъ нравятся намъ, даютъ начало «почтеннымъ добродѣтелямъ самоотверженiя и самообладанія»; второго рода, когда они проявляются съ изысканной и неожиданной нѣжностью и кротостью, порождаютъ мягкія добродѣтели человѣколюбія. Въ этомъ послѣднемъ случаѣ посторонній зритель симпатизируетъ не только чувству человѣка, но во-первыхъ, — удовольствію, которое доставляетъ человѣколюбіe, и во-вторыхъ — признательности, которую оно возбуждаетъ. Изъ симпатіи къ признательности (благодарности) возникаетъ наше сознание заслуги, достоинства добродѣтельныхъ поступковъ.
Свое начало симпатіи Смитъ прилагаетъ къ самымъ разнообразнымъ положеніямъ и объясняетъ имъ не только отношения между отдѣльными людьми, но и различныя общественныя установленія, сословныя различія, обычаи, нравы, уголовные законы и т. д. Затѣмъ онъ переноситъ свое изслѣдованіе въ сферу самосознанiя и подвергаетъ изученію «происхождение и причины нашихъ сужденій о нашихъ собственныхъ поступкахъ и чувствахъ». Мы можемъ судить о своихъ поступкахъ, только отрѣшившись отъ самихъ себя; мы должны, такъ сказать, раздвоиться в своемъ сознаніи. Одаа часть насъ становится воображаемымъ наблюдателемъ, цѣнителемъ и судьею, руководящимся законами симпатии и антипатіи; а другая — тѣмъ существомъ, поступки котораго подлежатъ оцѣнкѣ. Посторонніе наблюдатели могутъ ошибаться въ своихъ похвалахъ и порицаніяхъ; но внутреннему наблюдателю ближе извѣстны всѣ обстоятельства. Люди испытываютъ не полное, по-
знает их правильными и законными; если же напротив такого соответствия не оказывается, то он считает их незаконными, неправильными, несоответствующими причинам, вызывающим их. Одобрять чувства и мнения другого лица значит находить, что мы им вполне сочувствуем; не одобрять, — значит находить, что мы им не вполне сочувствуем. Приложение этой основной мысли к различным чувствам и страстям составляет главное содержание «Теории нравственных чувств». Для того, чтобы достигнуть действительного соответствия в чувствах, часто требуется известного рода усилие, как со стороны лица, которому сочувствуют, так и со стороны лица, которое сочувствует. Первое делает усилие, чтобы овладеть своими эмоциями или, по крайней мере, выражением их и дать возможность второму, свидетелю, стать на его точку зрения; а это второе лицо, свидетель, делает усилие, чтобы войти в положение человека, испытывающего известные ощущения. Первого рода усилия, когда они поражают нас и вместе с тем нравятся нам, дают начало «почтенным добродетелям самоотвержения и самообладания»; второго рода, когда они проявляются с изысканной и неожиданной нежностью и кротостью, порождают мягкие добродетели человеколюбия. В этом последнем случае посторонний зритель симпатизирует не только чувству человека, но во-первых, — удовольствию, которое доставляет человеколюбие, и во-вторых — признательности, которую оно возбуждает. Из симпатии к признательности (благодарности) возникает наше сознание заслуги, достоинства добродетельных поступков.
Свое начало симпатии Смит прилагает к самым разнообразным положениям и объясняет им не только отношения между отдельными людьми, но и различные общественные установления, сословные различия, обычаи, нравы, уголовные законы и т. д. Затем он переносит свое исследование в сферу самосознания и подвергает изучению «происхождение и причины наших суждений о наших собственных поступках и чувствах». Мы можем судить о своих поступках, только отрешившись от самих себя; мы должны, так сказать, раздвоиться в своем сознании. Одаа часть нас становится воображаемым наблюдателем, ценителем и судьею, руководящимся законами симпатии и антипатии; а другая — тем существом, поступки которого подлежат оценке. Посторонние наблюдатели могут ошибаться в своих похвалах и порицаниях; но внутреннему наблюдателю ближе известны все обстоятельства. Люди испытывают неполное, по-
