бургскимъ или Гласговскимъ университетомъ. Не многимъ изъ нихъ удавалось попасть въ Оксфордъ. Смитъ былъ однимъ изъ этихъ немногихъ счастливцевъ. Что же онъ вынесъ изъ Оксфорда? Что представлялъ тогда этотъ знаменитый центръ просвѣщенія въ Англіи? Въ былыя времена подъ сѣнью его росли и крѣпли такіе умы, какъ Виклифъ, Эразмъ, Томасъ Моръ. Но въ бурную эпоху гражданскаго междоусобiя и наступившей затѣмъ реставраціи онъ утерялъ свое свободолюбie. Презрѣнный ханжа и святоша Лоодъ завелъ тамъ новые порядки. Оксфордъ сдѣлался очагомъ якобитскаго движенія. Поощряемые наставниками, юноши устраивали уличныя демонстрація въ пользу короля Якова. Когда Смитъ
оставлялъ университетъ, въ Оксфордѣ вспыхнулъ бунтъ и участниками его оказались между прочимъ члены Бальольской коллегіи. Рука объ руку съ этими регрессивными стремленіями росли общее отупѣніе и невѣжество въ университетской средѣ. Профессорскія мѣста были своего рода синекурой. Профессора
нисколько не заботились объ исполнении своихъ обязанностей. Что это были за профессора и что это были за лекціи, можно судить по критикѣ университетскаго образования въ «Изслѣдованіяхъ о богатствѣ народовъ». «Для человѣка, одареннаго здравымъ умомъ,— говоритъ Смитъ,— должно быть дѣломъ тягостнымъ — сознавать, что лекціи, которыя онъ читаетъ студентамъ, суть чистый вздоръ или нѣчто, весьма близко къ нему подходящее. Должно быть также крайне непріятно видѣть, что большая часть слушателей не посѣщаетъ лекцій или слушаетъ ихъ съ несомнѣннымъ выраженіемъ неодобренія, насмѣшки или пренебреженія». Чтобы выйти изъ такого затрудненія, профессоръ имѣетъ подъ руками нѣсколько средствъ. «Вмѣсто того, чтобъ самому объяснять преподаваемую своимъ слушателямъ науку, онъ можетъ читать ее по книгѣ, а если эта книга написана на мертвомъ или иностранномъ языкѣ, то переводить и толковать ее или, для чего потребуется еще меньше труда, заставлять самихъ слушателей переводить ее, и, дѣлая на нее время отъ времени нѣкоторыя замѣчанія, онъ можетъ вообразить, что читаетъ имъ настоящія лекціи. При самыхъ ничтожныхъ познаніяхъ и при самомъ незначительномъ трудѣ онъ можетъ исполнять свою задачу, не вызывая насмѣшекъ слушателей и не прибѣгая къ необходимости говорить передъ ними вздоръ и нелѣпости. Въ то же самое время строгость, заведенная въ училищѣ, даетъ ему средство принудить слушателей посѣщать самымъ аккуратнымъ образомъ эти, такъ называемыя, лекціи, а
бургским или Глазговским университетом. Не многим из них удавалось попасть в Оксфорд. Смит был одним из этих немногих счастливцев. Что же он вынес из Оксфорда? Что представлял тогда этот знаменитый центр просвещения в Англии? В былые времена под сенью его росли и крепли такие умы, как Виклиф, Эразм, Томас Мор. Но в бурную эпоху гражданского междоусобия и наступившей затем реставрации он утерял свое свободолюбие. Презренный ханжа и святоша Лоод завел там новые порядки. Оксфорд сделался очагом якобитского движения. Поощряемые наставниками, юноши устраивали уличные демонстрация в пользу короля Якова. Когда Смит оставлял университет, в Оксфорде вспыхнул бунт и участниками его оказались между прочим члены Бальольской коллегии. Рука об руку с этими регрессивными стремлениями росли общее отупение и невежество в университетской среде. Профессорские места были своего рода синекурой. Профессора нисколько не заботились об исполнении своих обязанностей. Что это были за профессора и что это были за лекции, можно судить по критике университетского образования в «Исследованиях о богатстве народов». «Для человека, одаренного здравым умом,— говорит Смит,— должно быть делом тягостным — сознавать, что лекции, которые он читает студентам, суть чистый вздор или нечто, весьма близко к нему подходящее. Должно быть также крайне неприятно видеть, что большая часть слушателей не посещает лекций или слушает их с несомненным выражением неодобрения, насмешки или пренебрежения». Чтобы выйти из такого затруднения, профессор имеет под руками несколько средств. «Вместо того, чтоб самому объяснять преподаваемую своим слушателям науку, он может читать ее по книге, а если эта книга написана на мертвом или иностранном языке, то переводить и толковать ее или, для чего потребуется еще меньше труда, заставлять самих слушателей переводить ее, и, делая на нее время от времени некоторые замечания, он может вообразить, что читает им настоящие лекции. При самых ничтожных познаниях и при самом незначительном труде он может исполнять свою задачу, не вызывая насмешек слушателей и не прибегая к необходимости говорить перед ними вздор и нелепости. В то же самое время строгость, заведенная в училище, дает ему средство принудить слушателей посещать самым аккуратным образом эти, так называемые, лекции, а
