Въ сохранившихся замѣткахъ о думѣ Петрашкевича рецензентъ ссылается на Трембецкаго, Лукреція, Стрыйковскаго и т. д., обнаруживая извѣстную эрудицію; онъ дѣлаетъ нѣсколько тонкихъ замѣчаній о языкѣ думы и въ то же время приводить такое соображеніе, отзывающееся классической формулой: „Нужно помнить, что первой обязанностью поэта является описаніе вещи съ помощью воображенія, не пускаясь въ ученыя разсужденія; вслѣдствіе этого самые просвѣщенные поэты часто кажутся невѣждами, повторяя простонародныя представленія: такъ, они называютъ звѣзды свѣтильниками ночи, прикованными къ небу, море - пропастью съ неизвѣданной глубиной, молнію- стрѣлами боговъ. Даже въ дидактическомъ разсужденіи, гдѣ могутъ излагаться истины естественной философіи, языкъ долженъ быть, по возможности, фантастическимъ (zmysłowym".) Такія истины вѣщалъ поэтъ, который впослѣдствіи посвятилъ чудныя вдохновенныя строки народной пѣснѣ, который, не желая „казаться невѣждой“, понялъ и передаль душу крестьянина. Но вѣнца ложноклассической премудрости Мицкевичъ достигъ въ своихъ „Размышленіяхъ“ надъ скучнѣйшей поэмой Томашевскаго, которыя замыкаютъ этотъ періодъ его литературной подготовки. Прежде чѣмъ, однако, перейти къ нимъ, любопытно посмотрѣть, какъ же самъ писалъ молодой филоматъ въ эту пору.
По свойству своей натуры Мицкевичъ привязывался и заинтересовывался глубоко и надолго; то, что онъ любилъ въ юности, наложило отпечатокъ на все его дальнѣйшее творчество: такъ, еще въ 1825 году онъ вставляетъ чуть не цѣлый стихъ Трембецкаго въ свои „Крымскіе сонеты“, а одно изъ описаній „Гражины" вдохновлено (какъ показалъ М. Шыйковскій) стихами Тымовскаго „Размышленія польскаго солдата въ Испаніи“, напечатанными въ 1815 г. Мицкевичъ увлекался ими въ 1817 году, когда разбиралъ стихи Ежовскаго. И вотъ, встрѣчаясь съ начатками мицкевичевской поззіи, еще сплошь пропитанными ложноклассикой, мы находимъ здѣсь такія струны, которыя еще долго -долго звучатъ въ душѣ поэта, создавая впослѣдствіи новыя, еще неизвѣданныя мелодіи, такіе образы, которые, видоизмѣняясь впослѣдствіи, проходятъ черезъ его поэзію, черезъ героическія поэмы вплоть до „Пана Тадеуша“. Эта преемственность образовъ и чувствъ, обнаружившаяся вполнѣ ясно лишь теперь, когда стали болѣе или менѣе извѣстны начала поэзіи
