Устранившись отъ политической борьбы, отъ сектантства Товянскаго и отъ раздоровъ эмиграціи, которые теперь потеряли уже всякое значеніе, Мицкевичъ жилъ своей семейной жизнью. Матеріальное существованіе семьи, по свидѣтельству сына поэта (IV. 270), было тяжелое; все чаще прихварывала жена Мицкевича, жалуясь на сердце и на боль въ груди и мечтая о поѣздкѣ на море, «если позволять средства». Подростала уже старшая дочь, Марія. Мицкевичи не сторонились отъ людей, но только теперь среди ихъ знакомыхъ мы видимъ, по преимуществу, французовъ. Вѣдь уже почти 20 лѣтъ поэтъ прожилъ среди французовъ. Главнымъ развлеченіемъ его теперь была, кажется, музыка. Сестра Целины Мицкевичъ, Софія, 24 - лѣтняя дѣвушка, пріѣхавшая въ эту пору въ Парижъ учиться живописи, была непріятно поражена образомъ жизни Мицкевичей, свободой, которой пользовались дѣти, необезпеченностью семьи, общеніемъ ея съ оборванными эмигрантами, которые называли Мицкевича и его жену братомъ и сестрой. «Но потомъ, пишетъ она въ своемъ дневникѣ (Žywot. IV. 273—4), во мнѣ начало пробуждаться болѣе живое чувство симпатіи къ семьѣ Мицкевичей, Прежде всего, ежедневная встрѣча съ Адамомъ и возможность слышать его начали оказывать на меня неизбѣжное вліяніе. Кто узналъ Мицкевича ближе, знаетъ, сколько въ его разговорѣ, на видъ самомъ простомъ, заключалось мудрости, доброты и вмѣстѣ съ тѣмъ глубокаго чувства. Слушая его, я все болѣе начинала чувствовать, что мой теперешній образъ жизни какойто ненормальный, что, находясь около такого человѣка, я должна, какъ полька и мыслящее существо, стараться воспользоваться его совѣтомъ, а я до того времени, напротивъ, какъ будто закрывала передъ нимъ глаза. Потомъ, и общеніе съ сестрой из· мѣнило мое первоначальное отношеніе къ ней: чѣмъ дольше я съ ней была, тѣмъ лучше я видѣла слѣды страданій на ея лицѣ; я видѣла также, съ какимъ усиліемъ она хозяйничала въ домѣ, чтобы, сколько было возможности, выполнить обязанности матери и жены; а между тѣмъ видно было, что она выбивалась изъ силъ, и никогда я не слышала отъ нея жалобы на такую тяжелую судьбу». Отъ своей вѣры въ Польшу Мицкевичъ не отказывался, хотя онъ видѣлъ, что на родинѣ все измѣнилось, что идеалы эмиграціи были уже совершенно чужды новому поколѣнію, и даже имя его какъ -то забывалось въ это самое страш-
